Я все старосте скажу, а он людям поведает. Хватит с нас одной Кукобы. Ты еще тут шастаешь!
Ворожея сдалась. Она догадывалась, что будет непросто, мамка с детства ее готовила к тому, что люди не привыкли слушать свои сердца, для них куда вернее очи да уши. Глубоко вздохнув, Милава решила податься к реке, прежде чем пойти к Кукобе. Умыться надобно да поразмыслить хорошенько. Село она оградила, стало быть, час есть. Ворожея оглянулась – пятки пожилой женщины уже сверкали в направлении дома старосты. Надо ж, а подлатать забор – сил нет.
– Череда! Алесь! Услада! – еще издалече заорала женщина.
– Чего тебе, Доморадовна? – сладко зевнул и потянулся во весь немалый рост староста. Одетый, он уже был на ногах, готовый решать самые трудные вопросы да ставить пред неумехами толковые задачи. Правда, коли б не чин, то он предпочел бы еще чуток поспать. Купальская ночь силы не хуже горячей бабы, с коей и трава – пуховая перина, отнимает.
– Череда! – задыхалась гостья.
– Да ты дух переведи. В твои ли годы точно дитя бегать? – спустился с крыльца староста, но напуганный лик женщины его насторожил. – Случилось чего?
– Так неспроста ж пыль поднимаю! Фух.
– Давай тогда, сказывай, – взволновался староста.
– Значится так. Проснулась я сегодня от звонкого петушиного крика. Помогло купальское огнище! Хвала богам! Хохлатый мой первым на деревне запел!
– И потому ты сюда бегом от самой хаты летела? Да еще с корзиной, – брови Череды поползли вверх.
– Да нет же! Не перебивай. Фух. И так тяжко. Значится так, я к курам, а там яиц видимо-невидимо! Даже самая старая яичко снесла. Вот твоему Алесю принесла: кабы не он, так клевался бы Хохлатый и дальше.
– О, добрые яйца, благодарствую, – сунул нос в корзину Череда.
Соседка засветилась пуще купальского полымя.
– Зашла в хлев, а там ведьмарка топчется, на скотину мою ворожбу наводит. Чую, не видать мне боле молока от Сивушки, – вздохнула Доморадовна.
– Кукоба, что ль, на ноги поднялась? – с сомнением в голосе уточнил староста.
– Да нет же. То молодуха совсем. Весен семнадцать, не боле. Снует по хлеву, а у самой волосы темные, очи черные, а на лице грязь, никак всю ночь с лесуном в траве каталась.
– Ну, мыслю, не только она сегодня в траве каталась, – рассмеялся Череда, догадавшись, о ком речь идет. – Полсела девок до хат, самая малость, с пятнами на рубашках вернулись. И навряд ли они с лесунами обнимались.
– А она еще ковыляла! – ехидно заметила Доморадовна.
– Ну и что с того-то? Поди, молодец прижал чуток посильнее иль за ступню ухватил, когда та в прятки играть надумала.
– Ох, зря ты, Череда, смеешься, – пожурила бабуся. – Не первый день на свете живу. Обычную девку от ведьмарки завсегда различить сумею.
– Вот именно: не первый день живешь, а напраслину зачем-то на девицу наводишь, – тоже посерьезнел староста. Уж ему-то эти россказни да сплетни давно поперек горла стали. Этих баб – что старых, что молодых