Давыдов.
– Так, товарищ Давыдов… Стоим, обчий кур устраиваем…
– Сено вечером привозили с гумна.
– Стали покурить да загутарились. Метель думаем перегодить.
В разгороженных станках мерно жуют лошади. Запахи пота, конского кала и мочи смешаны с легким, парящим духом степного полынистого сена. Против каждого станка, на деревянных рашках[31], висят хомут, шлея или постромки. Проход чисто выметен и слегка присыпан желтым речным песком.
– Майданников! – окликнул Андрей.
– Аю! – отозвался голос в конце конюшни.
Майданников на навильнике нес беремя житной соломы. Он зашел в четвертый от дверей станок, ногою поднял улегшегося вороного коня, раструсил солому.
– Повернись! Че-е-орт! – зло крикнул он и замахнулся держаком навильника на придремавшего коня.
Тот испуганно застукотел, засучил ногами по деревянному полу, зафыркал и потянулся к яслям, передумав, как видно, ложиться. Кондрат подошел к Давыдову, весь пропитанный запахом конюшни и соломы, протянул черствую холодную ладонь.
– Ну как, товарищ Майданников?
– Ничего, товарищ председатель колхоза.
– Чтой-то ты уж больно официально: «товарищ председатель колхоза»… – Давыдов улыбнулся.
– Я зараз при исполнении обязанностев.
– Почему народ возле конюшни толчется?
– Спросите сами их! – В голосе Кондрата послышалась озлобленная досада. – Как на ночь метать коням, так и их черт несет. Народ никак не могет отрешиться от единоличности. Это все хозяева сидят! Приходют: «А моему гнедому положил сена?», «А буланому постелил?», «Кобылка моя тут целая?» А куда же, к примеру, его кобыленка денется? В рот я ее запхну, что ли? Все лезут, просют: «Дай подсоблю наметать коням!» И всяк норовит своему побольше сенца кинуть… Беда! Надо постановление вынесть, чтобы лишний народ тут не околачивался.
– Слыхал? – Андрей подмигнул Давыдову, сокрушенно покачал головой.
– Гони всех отсюда! – суровея, приказал Давыдов. – Чтобы, кроме дежурного и помощников, никого не было! Сена по скольку даешь? Весишь дачу?
– Нету. Не вешаю. На глазок, с полпуда на животину.
– Стелешь всем?
– Да что, ей-богу! – Кондрат яростно тряхнул буденовкой, на смуглый стоян его шеи, на воротник приношенного зипуна посыпались мягкие ости. – Завхоз наш, Островнов, Яков Лукич-то, ноне перед вечером был, говорит: «Стели коням объедья». Да разве это порядки? Ить он, черт, лучшим хозяином почитается, а такую чушь порет!
– А что?
– Да как же, Давыдов! Объедья – все начисто едовые. Полынок промеж них, он мелкий, съестной, или бурьянина: все это овцы, козы дотла съедят, переберут, а он приказывает на подстилку коням гатить! Я ему было сказал насупротив, а он: «Не твое дело мне указывать!»
– Не стели объедьев. Правильно! А мы ему завтра хвост наломаем! – пообещал Давыдов.
– И ишо одно дело: расчали прикладок, какой возля колодезя склали. К чему, спрашивается?
– Мне Яков Лукич говорил, что это сено похуже.