как старушка, допив чай, отставила стакан, заложила очками в книге страницу и погасила свет. Стало совсем темно, только тускло горели над подъездами пыльные лампочки.
– Я буквально заболела в последний год. Вот стукнуло мне тридцать… м-да. Смотрю, чёрт возьми, и молодости уже нет, и к старости вспомнить будет нечего. А тебя всё торопят – скорее, скорее, скорее… Пиши диссертацию, выходи замуж, рожай ребенка… и тянешься куда-то по инерции, чтобы не отстать. Ешь на ходу, недосыпаешь, летишь как угорелая – и всё дальше и дальше от самой себя. Уже не знаешь, кто ты, что тебе надо, и надо ли вообще что-нибудь… Так хочется разорвать всё это, сбросить с себя… ведь могла же раньше: раз-два – и гори оно синим огнем. А потом думаю, а я ли это была? Нет, не я.
Она поежилась и прислонилась к нему.
Из-за реки, где небо полыхало зарницами, потянуло ветром, дождливым и резким, и что-то, часто падая, зашуршало в траве.
– Дождь? – подняла голову Лариса, вытянув перед собой руку, стараясь поймать еще невидимые капли.
– Это листья падают, – прислушавшись, сказал Димыч, – пришло их время, и летят себе гнить голубчики.
– Тебе жениться надо.
– Вот уж, спаси и избави, мне мать все уши прожужжала, всё кого-то сватает.
– Ну и женись.
– Еще чего… я себе не враг. Семья… что в ней хорошего?.. Счастье… – просветлел он вдруг и засмеялся – …сидеть вот так, смотреть и слушать: там идет дождь, здесь сыплются с деревьев листья, в доме укладывается спать старушка, ты дышишь озоном, видишь рядом красивую женщину и чувствуешь… родство со всем этим…
Димыч захмелел, раскис, даже слеза навернулась на глаза.
– Ну, наконец-то, – оживилась Лариса, – здоровый мужской разговор. А то… мы, как старики, с тобой – брюзжим, брюзжим.
– Еще чего захотела, – возмутился Димыч, – старики… падагрики-радикулитчики… нет, лучше в прорубь. Хочешь, я тебе сейчас яблок нарву?
– Где?
– Вон, у старушки в саду. Хочешь яблочек?
– Хочу.
В эту минуту Димыч видел только её улыбающееся лицо и влажные губы, едва раскрывшиеся, когда она сказала «хочу». Он бросился к низкому заборчику, перемахнул через него и, осторожно ступая в темноте, добрался до первого дерева. Тряхнув ветку, осыпал себя сухими листьями, тряхнул еще. Даже влез на одно из самых кряжистых, но… так и вернулся к Ларисе ни с чем.
– Обобрали их дочиста… змеи-искусители.
– Тем лучше, – улыбалась она, – молодым они нужнее.
– А что ты улыбаешься? Ну, постой, старушка, я отучу тебя дразниться.
Он напряженно улыбался, наблюдая, как Лариса вызывающе покачивает зависшей на одних пальчиках лаковой туфлей.
– А помнишь?..
Туфля свалилась на землю. Он поднял её, повертел в руках, оглянулся и зашвырнул в кусты.
– Помню…
Она закинула ногу на ногу и, тоже улыбаясь, демонстративно поигрывала перед ним оставшейся туфлей.
– … пришел к кому-то парень, лет тридцати