министра общественных работ.
Никаких слухов, обычно сопровождающих политические фигуры такого масштаба, Мегрэ о нем не знал. О жене вовсе ничего не было известно, о детях, если таковые у него имелись, тоже.
Когда комиссар сошел на станции бульвара Пастер и поднялся на улицу, желтый туман сгустился еще больше. Мегрэ даже почувствовал капельки влаги на лице. Бульвар был совершенно пуст, лишь чьи-то шаги удалялись в сторону Монпарнаса, и оттуда же раздавались свистки отходящего от станции поезда.
Кое-где окна еще светились в темноте, навевая ощущение покоя и надежности. Такие дома, не бедные и не богатые, не старые и не новые, с почти одинаковыми квартирами, обычно населяют люди среднего достатка: профессура, служащие, мелкие чиновники, которые каждое буднее утро садятся в метро или в автобус, обязательно в одно и то же время, минута в минуту.
Мегрэ нажал на кнопку звонка, проходя мимо консьержки, буркнул что-то нечленораздельное и направился к лифту.
Узкий лифт, рассчитанный на двух пассажиров, медленно, но плавно и бесшумно начал подниматься мимо залитых тусклым светом лестничных площадок. Двери, ведущие в квартиры, были выкрашены одной и той же темно-коричневой краской, и такими же одинаковыми были половики у дверей. Оказавшись на пятом этаже, комиссар позвонил в левую дверь, которая открылась тут же, будто кто-то стоял за ней, держась за ручку.
Это был Пуан. Он обошел комиссара, сделал три шага к лифту и отправил его на первый этаж. Мегрэ по рассеянности не подумал этого сделать.
– Прошу прощения, что обеспокоил так поздно, – проворчал Пуан. – Сюда, пожалуйста…
Мадам Мегрэ была бы разочарована. Меньше всего Пуан походил на министра, по крайней мере такого, каким она их себе представляла. По росту и телосложению он походил на комиссара, только был массивнее, жестче, как бы грубее. Его прямые простоватые черты лица, нос и губы, казалось, были высечены из конского каштана.
На нем был скромный серый костюм, неприметный галстук. Все явно куплено в магазине готового платья. В глаза прежде всего бросались лохматые, густые, как усы, брови и почти такие же длинные волоски, покрывающие руки.
Пуан, со своей стороны, тоже изучал Мегрэ. Не скрывая этого и не утруждая себя вежливой улыбкой.
– Присаживайтесь, комиссар.
Квартира, много меньшая, чем на бульваре Ришар-Ленуар, состояла из двух, может быть, трех комнат и крошечной кухоньки. Из прихожей, где висело несколько пальто, они перешли в кабинет, походящий на типичное холостяцкое логово. На стене, на специальной решетчатой подставке, были развешаны более дюжины трубок, еще несколько лежало рядом. По большей части глиняные. Среди них выделялась прекрасная пенковая трубка. На давно вышедшем из моды бюро, заваленном бумагами и засыпанном пеплом – точь-в‑точь такое когда-то стояло в кабинете у отца Мегрэ – громоздились многочисленные ящички и стеллажи для папок. Комиссар из деликатности не решился внимательнее рассмотреть портреты