можно дальше. Оперативник уже прибыл?
Глядя на Шацкого как на пришельца и вопросительно на Соберай – та стояла потрясенная, – Маршал поднял руку.
– Ладно, с этим закончили. Теперь так: я знаю, что туман, темно и ни хрена не видно. Но всех проживающих в этих домах, – он показал рукой на дома на Еврейской, – и в тех домах, – он повернулся и показал на виллы по другую сторону рва, – допросить. А вдруг кто-то страдает бессонницей, или мается простатой, или, как ненормальная домохозяйка, перед выходом на работу варит рассольник-свекольник. Нас интересует тот, кто что-то видел. Ясно?
Маршал закивал головой. Тем временем к Соберай вернулась уверенность, она подошла и встала так близко, что он почувствовал ее дыхание. Была она женщина высокая, их глаза оказались почти на одном уровне. На деревне девки статны, подумал Шацкий, преспокойно ожидая, что будет дальше.
– Извините, так это вы теперь ведете следствие?
– Ну.
– А можно узнать, с какой это радости?
– Попробую угадать. Возможно, потому, что речь идет не о пьяном велосипедисте и не о краже мобильника в школе?
Темные глаза Соберай почернели.
– Иду к Мисе, – прошипела она.
Чтоб не рассмеяться, Шацкому пришлось напрячь все силы. Боже, они и вправду называли свою начальницу Мисей.
– Чем быстрее, тем лучше. Кстати, это она вытащила меня из постели, где я неплохо проводил время, и велела заняться делом.
Казалось, Соберай вот-вот вспылит, но она резко развернулась и отошла прочь, покачивая бедрами. Узкими и малопривлекательными, оценил Шацкий, провожая ее взглядом. Он повернулся к Маршалу.
– Кто-нибудь из следственного прибудет? Или они начинают работу в десять?
– Я здесь, сынок, – донеслось сзади.
За его спиной на раскладном стульчике для рыболова-спортсмена примостился усатый дед – здесь они почти все носили усы – и дымил сигаретой без фильтра. Не первой. По одну сторону стульчика лежало несколько оторванных фильтров, по другую – несколько бычков. Шацкий виду не подал, что удивлен, и подошел к старику. У того были совершенно седые, коротко стриженные волосы, изборожденное морщинами, как на автопортрете Леонардо, лицо и светлые, водянистые глаза. Зато хорошо ухоженные усы были иссиня-черными, что придавало ему демонический, настораживающий вид. Старику было под семьдесят. Если меньше, значит, жизнь его оказалась богатой катаклизмами. Дед взирал на него со скучающей миной, Шацкий протянул руку.
– Теодор Шацкий.
Старый полицейский потянул носом, отложил чинарик и, не вставая, подал руку.
– Леон.
Он задержал руку Шацкого в своей и, воспользовавшись помощью, встал. Был он высок, худощав и без толстой куртки и шарфа выглядел бы, наверно, как стручок ванили – тонкий, согнутый и морщинистый. Шацкий отпустил руку деда и ждал продолжения. Но его не последовало. Старик взглянул на Маршала, и тот подскочил к нему, словно был на резиночке.
– Слушаю вас, пан инспектор?
Ошибка