родом из этих мест. Когда-то он работал здесь трактористом, шофером и знает на дороге каждую деревеньку и каждый куст. Ехали лесом.
– Видишь, эту горушку! На ней пропала одна бабушка много лет назад. Как не искали, найти не могли. Ни единого следа…
Осталось поверье: когда будешь спускаться с горушки, обернешься назад, то на какой-то миг увидишь ее, старушку эту, бредущую с котомкой.
…По осеням, как только подмораживало, в Богородском формировалась колонна гусеничных тракторов с льнотрестой. Она отправлялась в Харовск на льнозавод в сопровождении дополнительного трактора с соляркой и запасными частями.
Дороги в эту пору были непроезжими, и только гусеничные трактора-вездеходы торили этот почти двухсоткилометровый путь. Одна поездка туда и обратно на льнозавод занимала полмесяца.
Дымящая и рычащая железная гусеница с лязгом врывалась в задремавшие в заснеженных полях деревеньки. Ночевали в домах, куда хозяева милостиво пускали трактористов, пропахших соляркой и солидолом.
И так ездили трактористы до половины зимы с трестой, ремонтируясь в пути, обзаводясь, кому повезет сударушками по деревням, подсобляя, приютившим их хозяевам вывезти с пожен сено или дрова из лесу. Вторую половину зимы вывозили со станции Харовской удобрения, горючее, запчасти…
В апреле эта дорога жизни падала окончательно, бесчисленные ручьи и речки размывали дороги и делали их неприступными.
– Я возил молоко на маслозавод на «дэтэшке», – вспоминает Николай, – Уфтюга так разливалась, что приходилось забираться на крышу трактора, к рычагам привяжешь веревки, с крыши и управляешь. А в санях крепишь фляги с молоком, чтобы не уплыли, да настраиваешь второй ярус с сиденьями, на который забирались люди. Автобусы-то не ходили…
Проехали последние обезлюдевшие деревни района Плосково и Петриевскую, с полуразвалившимися, но все еще поражавшими своими размерами крестьянскими домами в два этажа с мезонинами, гигантскими подворьями…
Снова пошел лес, местами вырубленный подчистую. Мы ехали довольно приличной лесовозной дорогой.
– Говорят, тут в смутное время шел с Вологды отряд польско-литовских захватчиков. Шли по этой дороге в распутицу. И вот на этом взгорке они остановились, поставили крест и написали на нем «Дальше жизни нет!»
…Начинался Харовский район с Межурками, Междуречьем, Тимонихой, родной деревней Василия Белова.
Я оглянулся. И верно, показалось мне, что вслед за нами бредет по косогору древняя старуха с котомкой…
На медведя
Незаметно опускалась на землю ночь. Смолкли в чаще птичьи голоса, с севера наползли тучи, укрыли небо сплошным серым одеялом, и сразу стало тепло. Зазвенели комары над ухом – последний отголосок сгоревшего порохом лета – и сладкая дремотная истома разлилась по всему телу.
Я сидел на тонких жердочках устроенного меж берез лабаза и вслушивался в звуки отходившей ко сну деревни. Вот