учивалась и ощущала каждой клеткой своего товарного сорокапятилетнего тела, что жизнь проходит стороной.
Елена расцветала и хорошела в ауре новостей, обсуждений и скандалов; и даже вне работы выглядела так, словно именно сейчас собиралась внимательно выслушать, тактично потеребить вопросом или заехать в лоб провокацией, щелкая при этом кнопкой диктофона или особым отсеком памяти.
Она столько лет жила в этом информационном театре, что уже даже мыслила проблемными статьями и сложносочиненными интервью, проговаривала ими все, что видела, думала и чувствовала.
Елена была «золотым пером» газеты, баловнем судьбы, любимицей главного редактора; вызывала зависть коллег и восхищение молодняка. И, пожалуй, никто не понимал, почему она взахлеб дружит с Катей и каждый раз перетаскивает ее за собой из редакции в редакцию. Катя была кентавр: наполовину домохозяйка, наполовину компьютерная маньячка. Погружалась в толщи Интернета, теряя связь с реальностью, и выкапывала такое, что остальная редакция могла вообще не работать – газету бы все равно покупали. Катя была дайвером интернетных новостей, Елена – живых. И они вечно спорили про то, что лучше: питаться три года «живой кровью» или тридцать лет – «падалью».
– Господи, – вздыхала Катя, – почему у тебя в жизни все так быстро случается?
– Потому что если в жизни что-то случается, то оно делает это всегда очень быстро! – усмехалась Елена.
Елена была синтетической оторвой: успевала дома, на работе, в любви и на войне. Катя была многодетной матерью из тех, которые обижаются, когда им дарят стиральную машину, и упрекают дарителей: «Ну я же лучше, чем машина!» А потом по вечерам не знают, куда себя деть в часы, привычно отведенные для стирки. Садятся к телевизору и стыдливо озираются на близких, мол, то ли я делаю.
Елена была для Кати пристально изучаемым воплощенным хаосом. Катя для Елены – грустной загадкой. Вроде все понимала про жизнь правильно, но жила с точностью до наоборот. Бытие у Кати ни одной секунды не определяло сознание, а сознание никогда не подмигивало бытию.
Елена передвигалась по планете сексуально-боевой походкой, Катя двигалась как шкаф и одевалась в стиле «…отцвели уж давно хризантемы в саду…». Ее голову неопределенного цвета венчал хвост без пола, возраста и жизненных притязаний. И какое бы озаренное выражение ни мелькало в Катиных глазах, хвост забивал это темой «жизнь не удалась».
Катя провела годы приклеенной к редакционному стулу, потому что пестовала по очереди трех детей и одного мужа, стоящего трех детей. Из-за этого на работе не росла, всегда была на подхвате: что-то за кем-то переписывала, догоняла, латала, собирала информацию и последний раз выезжала на задание еще на студенческой практике.
Елена даже при маленькой дочери колесила по самым яростным местам страны. Прошла огонь, воду и медные трубы: декоративные самолеты, подлодки, крейсеры в мирной армии и кровь с грязью в горячих точках.
Сначала ее тоже не хотели пускать на войну, как и всех женщин-журналисток, но однажды на ее приятельницу рявкнул главный редактор:
– Никогда не подпишу бабе командировку туда, где идут военные действия!
А приятельница откликнулась нежным голосом при всей редакции:
– А вы что, репортажи оттуда хуем пишете?
С тех пор никто из главных не хотел отвечать на этот вопрос и вежливо подписывал командировочные.
В горячих точках Елена поняла, как резво война сбивает журналисту прицел; как быстро стресс замыливает глаз, и ты уже не видишь ситуацию сверху. А значит, должен идти в писатели и уходить из журналистов. Потому что у журналиста должна быть зрительная аккомодация хищной птицы, которая висит высоко в воздухе и различает детали, а не воет, ошарашенная одним стрессом. Она понимала, как легко в этой роли стать дешевым правозащитником. Особенно когда тебе об этом подмигивают большими деньгами западные фонды. Знала массу военных журналистов, уходящих в монолог из батальной сцены и забывающих о своей профессии транслятора информации.
Она не любила говорить о подобных поездках и морщилась, когда на эту тему выдрючивались мужики. А еще очень напрягалась при грохоте салюта. И считала, что в нем нет ничего красивого.
…Собственно, все началось с того, что Караванов позвонил Елене в редакцию на мобильный и театрально четко сказал:
– Предстоит серьезный разговор! Пожалуйста, приди пораньше.
– С родителями что? – похолодела Елена.
– Нет… с нами, – многозначительно ответил муж.
Продолжая стучать по клавишам компьютера, Елена начала перебирать темы, способные вызвать спецобсуждение. Да, конечно, ее дочке, Лидочке, уже двадцать три: она толком не работает и не выходит замуж по новой, расставшись с придурком художником… Но пусть Караванов лучше посмотрит на свою дочку, хоть и закончившую вуз, но не ставшую от этого ни умней, ни счастливей, ни устроенней. Или на своего сынульку, который не только не учится и не работает, но еще и пьет как сапожник.
Да, денег вечно не хватает; но родителям все равно надо купить холодильник,