дешняя малышня постигала азы верховой езды.
Но рос-то он, конечно, не в конюшне, а в обыкновенном доме. В семье наших преподавателей, Цветковых. Олег Степанович преподавал общую терапию сельхоз. животных, а его жена, Лидия Анатольевна, наоборот, эпизоотологию. Они забрали кентавренка домой, усыновили, и назвали Костей.
Родная их дочка, Наташа, к тому времени уже выросла, уехала в Москву, закончила там иняз, вернулась, похудевши и посеревши лицом, и теперь сама уже преподавала. Английский и немецкий языки, в Троегорской одиннадцатилетке, что возле фабрики. И жила она там же, у фабрики, в одном из выделенных для учителей и прочих не прямо связанных с производством работников двухэтажных бараков.
Так что Костя – поначалу мелкий, и сравнительно компактный, сперва спал в Наташиной комнате, на втором этаже их большого, добротного дома.
Это уж после, когда Костя подрос, и стало ему там толком не развернуться, Цветковы пристроили специально для него наверху дома третий этаж. Этакую чердак-конюшню, теплую и просторную. Для этого им, конечно, пришлось, перекрывать крышу – чтоб потолок не проваливался, когда Костя ступал там, наверху, по полу своими могучими подкованными копытами. Но им это было в радость, ведь они его любили, прям как родного сына, или там внука. Тем более, Наташа замуж долго не выходила, и внуков своих у них не было.
Лицо у Кости длинное, немного лошадиное, с широкими скулами и большими, серо-голубыми глазами. Волосы черные и густые – настоящая лошадиная грива, начинаются прямо со лба красивым треугольным мыском, и спускаются ниже плеч. Стричь он их никогда не давал, вечно все лягался-брыкался.
Сами плечи широченные, всякие там бицепсы-трицепсы. На животе ромбики. Майку скинет – глаз не отведешь. Все, как в настоящей античности. За этим Олег Степаныч следил. Все время внушал Косте, насколько важна его верхняя часть. Ведь это что же такое будет, если внизу совершенство на четырех ногах, а сверху черти что, дохлый тощий хлюпик-очкарик?
К слову сказать, Олег Степанович очень переживал из-за Костиной близорукости и возможности ранних очков, а лошадей считал совершеннейшим из всех созданий природы.
Тут все дело в том, что Костя сызмальства читал, как говорится, запоем. Это, конечно, Лидия Анатольевна была виновата. Показала Косте буквы, еще до школы, объяснила, как они складываются в слова. А после еще стерва-Наташка, не иначе как из ревности, обучила названного братца читать на английском и на немецком.
С тех пор Костю от книг было за уши не оторвать. Так что, не будь приемный отец начеку, вырос бы кентавренок полным ботаником. Тощим, сутулым, со впалой грудью, с рахитическим разметом и проваленным хребтом. А кому такое, спрашивается, надо?
Учился Костя все девять лет хорошо, отлично, даже можно сказать, учился. Он бы и в десятый потом пошел, да только не было у них в школе десятого.
Десятый был в пятнадцати километрах от Учгородка, в Трехгорье. Со всей округи туда на автобусах ездили. Ну, если кто, конечно, хотел дальше учиться. Потому что не все же хотят. Но на один класс, допустим, таких всегда набиралось.
А Костя хотел, конечно. Но только в автобус к тому времени уже не помещался. А рысью, или там галопом, взад-вперед тридцать км каждый день, туда да обратно – этак можно и эмфизему заработать, запалиться, то есть, ежели по-простому.
Так что Косте прямая дорога была в наш сельхозтехникум. Ну, который теперь по-новому агроколледж. По стопам приемных родителей, на ветеринара учиться.
Ну и ничего страшного! Все знают, что у нас химия там, биология, или даже метеорология с геологией, лучше, чем в любой городской школе. Не сравнишь даже!
Потому и поступают к нам не одни только деревенские. К нам, между прочим, со всей округи съезжаются. Из Энска, из Терпигорева, даже иногда из Курска.
Тем более, скотину всякую Костя с детства любил – свиней там, коров, овец с козами, и всяких там собак-кошек. Не говоря уж о лошадях.
Про лошадей Костя и так все знал. Сам ведь был их породы.
*
Поезд шел долго, часа три, наверное, с половиной. На стыках его сильно трясло, и тогда Бумс, которого слегка подбрасывало на полу, поднимал голову и негромко рычал. Ему все это не нравилось, конечно, но он был послушный. Аня сказала – и он лежал. Потому, что так надо.
Аня свернулась калачиком на верхней полке. Ей довольно быстро надоело смотреть в окно – все равно ничего не видно, кроме бесконечных угольных насыпей и лесозащитных полос. Иногда за ними, на горизонте, возникали скопления покосившихся избушек, или широкие пустые поля, или темные, похожие на лужи озера. Иногда по нескольку километров подряд чернели одни леса. Но толком ничего было не разобрать, все одна сплошная серая лента с редкими просветами полустанков, мелькавшими перед глазами так быстро, что названий не успеваешь прочесть.
Неожиданно поезд замедлил ход, тоскливо завизжали тормоза.
– Тебе Горечанск? – спросила пробегающая мимо проводница. – Быстрее, давай! Стоянка четверть минуты, еле успеешь спрыгнуть.
Аня