раз, когда он открыл глаза и уши, увидел стоящую рядом дочку. Она была в белом, словно ангел, платьице и, повиснув обеими руками у него на плече, тихо спросила:
– Папа, тебе плохо? Прости!
Но в этот момент он услышал голос женщины:
– Да, мы с дочкой ездили в редакцию журнала и встречались с его владельцем. Он считает мои снимки очень перспективными и готов перезаключить контракт на более выгодных условиях. Тебе же всё равно как мы живём. Тебя не заботят ни мои интересы, ни дочкины. Почему у твоих ровесников уже есть дома на Лазурном побережье? Они летают в Монако поиграть в казино, посмотреть последние коллекции от Кутюр. А ты что-то бубнишь о международной обстановке, о своей незапятнанной репутации. Ручки боишься замарать? Так вот я не боюсь. Пусть все на меня глядят и платят денежки. Правда, доча? Ребёнок одобрительно кивал головкой с аккуратно приглаженными волосиками.
Бойдов не слышал, как закончилась речь женщины. Он повернулся к дочке и, взяв её за предплечья, с ужасом в душе спросил:
– Ты всё знала? – и после того как девочка молча потупилась, переспросил, – ты знала всё с самого начала?
– Я ей сказала, что это наш секрет. Подарок папе! – донеслось издали.
Слёзы навернулись на глаза Игоря. Всё оказалось в сплошном тумане: обстановка в квартире, эта женщина, девочка в его руках. Он уже не закрывал глаза и уши. Он просто ничего не слышал и не видел. Как за последнее спасенье в этом океане горечи и безнадёжности, он ухватился за две тростинки – нежные ручонки своей дочери такие тёплые и родные.
В тот же миг далёким эхом откуда-то, с песчаного берега, где задыхаясь от свежего морского воздуха вздрагивала в конвульсиях рыба, он услышал звук колокольчика переходящий в голосок ребёнка:
– Отпусти меня, отпусти! Ты плохой! Мама мне больно. Я хочу к Вилли! Пусти, я хочу к Вилли…Он хороший! Он всегда дарит подарки…
Глава 12. Вилинский
Владимир Вилинский волок к себе в кабинет на третьем этаже «двоих из ларца». Он тянул их за плечи, подёргивая то одного, то другого. Не давая им встать на обе ноги, обрести равновесие. Ему нравилось волохать их по деревянному скрипучему коридору, заставляя спотыкаться и подхватывая, когда они начинали падать. Ему хотелось, чтобы они почувствовали, что и на их кожаную крутизну обвешанную золотыми цепями есть управа. И эта, начавшаяся волна беспредела, рождённая неконтролируемой демократией, имеет свои границы.
Владимир вспоминал, сколько же он перетаскал такой тяжести за тридцать лет службы. Правда, раньше, когда он был участковым, кабинет его находился на втором этаже. Время было совсем другое. Милицию уважали. Можно было зайти в пивной бар, где была драка или грабёж, показать пальцем на посетителей и сказать, чтобы они пошли с ним. Не было случая, чтобы кто-то отказался. Шли гуськом за Вилинским по проспекту, дорогу переходили, где положено, и снова шли прямо до отделения. А бабульки, видя этакую процессию, кулачками бледными