да так и заснул. Замявшись, юноша молча прошёл к своей койке.
– Жизни ты не знаешь! – услышал он за спиной. В голосе и упрёк и обида, как будто за то, что ему долго было некому это сказать. Юноша обернулся.
– Жизни ты не знаешь! – жёстко повторил Анатолий, продолжая глядеть себе под ноги. Юноша словно очнулся от оцепенения. Глаза его потемнели от гнева. Хромой, сам того не ведая, попал в болевую точку.
– А что такое – жизнь? – взорвался он с горячностью человека, которого водят за нос. – Все говорят: «Жизнь, жизнь!», «Жизни не знаешь!», а что такое – жизнь? Как это – узнать жизнь? Я что – не живой?
Анатолий, не ожидавший такого напора, опешил.
– Жи-и-сь! – высокомерно – презрительно протянул он. Х-х, жись! Если б тебе рассказать мою жись, ты б понял, что это такое!
– Расскажи, – кротко попросил юноша, вдруг истративший весь свой запал.
Хромой насупился ещё больше, смачно плюнул в ведро.
– У меня отец подполковник был, а я на Ферганском канале, с беспризорниками! Народ там, знаешь, какой был? Я в банде был! – выпалил он дрогнувшим голосом.
– Как это – в банде?
– Так! Меня засунут сквозь дырку в склад или в дом какой – что я был, пацан! – а я им подаю, открываю, если снутри закрыто…
– Я б Павлу Нилину рассказал свою жизнь! – произнёс он тоном незаслуженно обиженного и уставился себе под ноги. Его оскорблённый вид говорил, что больше он не произнесёт ни слова.
Юноша с жалостью смотрел на ссутуленную фигуру Анатолия, его красную морщинистую шею с седыми волосками, пегую, редкую на макушке седину. Он приподнял подушку, достал лекарство. Расправив мятую коробку, молча протянул её Анатолию. Тот не сразу взял её, а когда взял, долго рассматривал со всех сторон.
– Бычья желчь? – спросил он, как бы не веря глазам, и в его лице появилось что-то детское, как вчера, когда он свистел тепловозом.
От мгновенной детской радости Анатолия вдруг схлынуло тяготившее его напряжение. Он опустился на постель Морозова, прислонился к переборке. Ему стало хорошо – от того, что повариха назвала его Витей, что завязывалась дружба с Василием, что Анатолий уже накладывал на колено компресс из бычьей желчи, что его качал тайфун.
Волны били в ржавые бока «Волочаевска». Море лезло на сушу и хозяйничало там, как пьяный дебошир – достало и смыло бульдозер, оставленный на горке песка, затопило ближние склады и тянулось дальше. Оно проникло сквозь забор тарного склада, шутя, слизнуло многотысячный штабель бочек. Бочки сплошным слоем покрыли воду, кувыркались в волнах, мешаясь с пеной и мусором, сталкивались друг с другом и аккуратно разваливались на отдельные дощечки. Волны мощно перекатывались через перешеек, соединяющий остров с берегом, секли брызгами стены деревянных домиков, лепившихся к подножию острова. Там, куда море больше не доставало, волны нехотя, с шипением, втягивались назад. Зато «Волочаевск» был полностью в их власти. И море, ярясь и распаляясь от собственной ярости, раз от разу всё злее дёргало канаты,