множество свидетельств: Христос рождается – Св. Дух предшествует; Христос крестится – Дух свидетельствует; Христос совершает чудеса – Дух сопутствует; Христос возносится – Дух приходит вместо Него. Что же есть великого и божественного, чего бы Он не мог? Какое имя, принадлежащее Божеству, не принадлежит Духу? Я изумляюсь, видя такое богатство имен, и трепещу, когда подумаю, какие имена хулят те, кто восстают на Святого Духа!»
Ариане считали Св. Дух, как и Христа, сотворенным. Григорий писал; «Если Дух Святой тварь, то напрасно ты крестился». И далее: «Недостает чего-то Божеству, если нет в нем святости. А как иметь святое, не имея Духа? Если же в нем есть иная святость, кроме Духа, – пусть скажут, что под ней разуметь. А если это та самая святость, то может ли она не быть безначальной? Или лучше для Бога быть когда-то без Духа, несовершенным?» Святой Дух «исходит» от Отца, но «сияет», живет, действует через Сына (действует, а не исходит, как считают католики, добавляя в символ веры знаменитое filiogue).
Христология Григория Богослова основана на утверждении, что в Иисусе Христе «неслиянно и нераздельно» соединены Божество и полная человеческая природа, хотя личность Богочеловека при этом едина. Он постоянно подчеркивает полноту человеческой природы в Иисусе Христе, в то время как Аполлинарий утверждал, что человеческий ум в Нем заменен божественным. Если это было бы так, говорит Григорий Богослов, то самое главное в человеке, его ум, остался бы и после спасения греховным и неискупленным.
Характерное для иконоборческого периода украшение храмов.
Церковь Св. Ирины в Константинополе
Богословие «великих каппадокийцев» во многом использует Оригена, которого они всячески превозносили. Василий Великий и Григорий Богослов еще в молодости составили книгу из некоторых трудов Оригена, назвав ее «Филокалия», т. е. «Добротолюбие»; они старались избегать выходящих за рамки православной догматики крайностей, присущих этому гениальному богослову, но это им не всегда удавалось.
В поэзии Григория Богослова сильна струя печали, покаянных плачей: «Я образ Божий, а вовлекаюсь в греховность; худшее во мне противится лучшему… Два духа во мне: один добрый и стремится к добру, а другой, худший, ищет худого… Ум оплакивает рабство, заблуждения отца первородного, пагубные дела праматери, этой матери нашей дерзости и гордыни, злорадным смехом смеюсь ужасной участи моей… Горячие проливаю слезы, но не выплакал с ними греха… Зорок я на чужие грехи и близорук на свои». Как тут не вспомнить пушкинское «Воспоминание»: «…В бездействии ночном живей горит во мне/ Змеи сердечной угрызенья;/ Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,/ Теснится тяжких дум избыток;/ Воспоминание безмолвно предо мной/ Свой длинный развивает свиток./ И, с отвращением читая жизнь свою,/ Я трепещу и проклинаю,/ И горько жалуюсь, и горько слезы лью,/ Но строк печальных не смываю».
В поэме о человеческой добродетели описан православный взгляд на дела спасения: «Добродетель