болотам. За то и в шрафбат угодил. Тогда и посадили Макара во вторый раз. Щас не верят в такую великую глупость и дурь. А тогда сажали, да, сажали всех, кого ни попадя, даже если в плену не был, но по своей землице отступал, где уж фашисты прошли. Да ладно бы без порток драпали, как трусы иль предатели презренные. Нет же. Боец Макар при винтовке к своим вышел, в старой гимнастерке с петлицами пехоты – с малиной в черном канте,[5] чист, как был, душой и совестью. Герой-героем, да и только. Так нет же. Герой то герой, да не у нас в стране родимой разных Советов.
В землянке на передовой особист, с железной фиксой во рту, «отступленцев» по одному на допросах привечал. Заместо «здрассте» на Макара наорал, печать предателя Родины с порога навесил, да еще труса и подлеца в протокол приписал.
Макар дедом тогда еще, конечно, не был. Мал ростом, но крепыш, широк в кости и плечах. Ох, и силен был мужичок. По фронтовым дорогам побродил, силушку с рождения данную утроил. Финскую войну на своем хребте блин чугунный от миномета по снегу таскал, тяжеленный такой, будто жернов мельничный, каменный. Тяжко было мальчишке Макару чугун на два пуда одну войну на себе протаскать, а в другую – от Бреста пушку «сорокопятку» с артиллеристами по болотам волоком, на руках вытаскивать.
За предателя, труса и подлеца Макар вспылил да особисту фиксу и все передние зубы одним махом-то и вынес. Расстрелять Макара могли сразу. С нагана. Тут же в овраге кончить. Не успели. Особист струхнул первым, в землянке под палятями затаился. Фашисты бомбить вовремя нагрянули, на «юнкерсах». Черные «лапотники» такие прилетели, наглые, с воем да с жуткими сиренами. Понятное дело, «отступленцы», от страхов и ужасов, кто куда по щелям попрятались. Всю передовую фашистяки перепахали. Сотни полторы человечьих жизней с землей смешали. Следом немчура с танками и танкетками накатила, окопы утюжить стала. Макар из-под земли выбрался да с остатками «отступленцев» гранатами от всех танков отбился. Штук десять пожег, может, больше. Кто ж считал? В начале войны у немцев тяжелых утюгов, «тигров» да «пантер» мало было. А ихние легкие железяки горели за милую душу, как ведро с бензином. Хотели фашистяки с наскока Рассею – матушку подмять. Ан, нет! Не тут-то было! Напоролись на твердый характер русский. Такие, как Макар, бойцы простые тыщщами на пути германцев неприступной стеной вставали, пока живые, а за мертвыми новые стены из русских людей вырастали.
Так вот. Как немец-то назад откатился. Наши-то из – под земли выползли, кто жив остался. Глянули, – особиста в землянке в куски разнесло, по бревнам наката размазало. Бомбой иль гранатой. Вражеской иль своей. Никто не видал. До того ль было? После боя всех «отступленцев», кто без ран, построили и в батальон определили. В штрафной.
Под конец войны Макар снова от искушения не устоял, когда уж фашиста из Рассеи гнали. Нет, кулаками в тот раз не махал. Шею свернул, другому такому же особисту, что ребят его пострелял. Мальчишки тогда в атаку по команде не встали, в окопы вжались и лежали себе по уши в земле. Кому ж умирать охота