трудно различалось, спит он или нет. Грамотей придавал фигуре рабочее и задумчивое положение, на нос садил зеленые непроницаемые очки, так что о закрытости глаз судить тоже не получалось. И лишь безнаказанное кружение над ним злых осенних мух выдавало сон.
Когда к нему приближался кто-то из мужиков, грамотей тут же оживал и начинал писать, наклонять голову вбок и чесать щеку, мы же с Хвостовым умели подкрасться незаметно. Мстительный Хвост, помня об ударе костылем, заряжал рогатку шипучими жуками, забрасывал их спящему грамотею на шею, а потом мы наблюдали, как тот с криками катается по земле, стараясь этих жуков выловить. Или заряжал пулькострел тонкой проволокой и стрелял грамотею в ухо. Грамотей просыпался с воплем и бешено тер ухо, полагая, что его укусила гремучая оса. Или еще какое раздражение устраивал, в этом Хвост похож на Тощана, хотя и не болеет.
Впрочем, эти забавы происходили все реже и реже, осень совсем приблизилась, дожди почти не прекращались. Иногда они были ленивые, похожие на водяной пар, опускавшийся из туч, иногда равномерные и сводящие с ума, редко резкие и проливные, Хвост говорил, что в такие дожди грамотей из риги не казался. В дни же ленивых дождей он гулял по окрестностям с замшелым видом, устраивался под деревьями и чиркал в записную книжку.
Дрова и хворост отсырели и горели все хуже, но солевой раствор неожиданно приобрел еще большую гущину, хотя обычно осенью происходило наоборот. Упускать эту возможность не хотелось, и я опять начал жарить соль. Соли хотелось запасти побольше, весной, когда уйдет последняя вода, соль сильно поднимется в цене, можно будет обменять на продукты. Соляная скважина – это добро, только из-за нее мы и выживаем кое-как. Вообще в этом году соли мы набрали, но все равно соли много не бывает, в начале мая за горсть соли дадут горсть полбы, а то и пшена.
Я помню, как раз была тяжелая соляная неделя, я уходил на солеварню еще в теми, в туманных влажных сумерках, и возвращался тоже в сумерках, только уже в вечерних. Сильно уставал и, придя домой, сразу валился, даже с Тощаном драться не хотелось. Да и на Тощана эта сырость и мгла тоже подействовала, прижала его к печи, так что его верные мыши, почувствовав, что рука повелителя ослабла, разбежались.
В тот день уже ближе к вечеру постепенный изматывающий дождь сменился дождем злым и колючим. Я не успел закрыть очаг листом железа, огонь залило, и снова развести его я не смог, рассол остыл, вода пропитала все вокруг. Я понял, что устал от соли, затащил сковороду и кадку под навес и отправился домой. Я шел через воду, которая лилась с неба, и не шел, а пробирался. Укрываться от этой воды было совсем бесполезно, разве что надеть на голову ведро. От холода же защитился дерюгой. Вода сквозь нее все равно пробиралась, но тепло вымывалось не так скоро.
Вернувшись, я застал дома грамотея. Он сидел за столом, пил отвар и рассказывал истории про какую-то выхухоль Виолетту. Кто такая выхухоль, было непонятно, кажется, животное, похожее на бобра, но приключения с этой Виолеттой происходили самые что ни на есть. И