не тронула. Наказывала сына и внука лишь тем, что хмурила брови и не разговаривала с мальчишками. Но продолжала кормить их, мыть, укладывать спать – когда были маленькие. А после они и сами избегали конфликтов – слишком тягостной становилась тогда атмосфера в доме.
И вот сегодня ночью она убила внука. Даже не знает точно, в котором часу. На памятнике будет тринадцатое мая. Полночь к тому времени давно прошла. А как они сидели под яблоней, дыша вечерней прохладой! «Перед смертью не надышишься…» Да, верно. Но Серёжка не думал, что это произойдёт так скоро. Алик, конечно, свою мать проклянёт. Не поверит, что она сделала это во сне. Но тогда как иначе? Неужели она могла целенаправленно, тщательно готовить такое преступление?…
Это исключено. Но точно также невозможно и безумие. Не такой она человек. Ладно, ничего уже не исправишь. Надо встать с пола, умыться, как следует запахнуть халат. В доме всегда прибрано – перед чужими людьми не стыдно. А ведь их наедет много – следователь, милиция, понятые, да и врачи тоже.
Надо сразу во всём признаться, но обязательно сказать, что случилось всё при полном помрачении сознания. Она со стороны видела, как совершала убийство, но помешать самой себе не смогла. Её, конечно, арестуют, увезут в тюрьму. Надо заранее собраться – принять душ, собрать сумку. Гусева с трудом, встав на четвереньки, поднялась с ковра. Это раньше могла легко вскакивать, а теперь сердце с трудом выдерживает такие упражнения.
Она плакала, потом смеялась, воображая себя в сумасшедшем доме. Кто бы мог подумать?… Конечно, старуху туда и упрячут. Пусть там и перекинется. Перспектив у неё меньше, чем у любой другой заключённой. И возвращаться некуда – без Серёжи дом пуст. Даже если Алик поверит, что мать сошла с ума, и простит, сама она вечно будет помнить Серёжины зажмуренные глаза, отросшие усики и нож в его горле…
Наконец-то она распрямила хрустящие колени и, пошатываясь, побрела к двери. На мертвого внука больше не оглядывалась. Боялась, что лишится чувств, а нужно ещё так много сделать до приезда милиции!
Опираясь на перила, она стала спускаться. Солнце мучило, заигрывая, пробираясь сквозь жалюзи, в вырез халата. Ступеньки нагрелись, и Вера чувствовала живительное тепло. Наконец, она подошла к окну на площадке, нажатием кнопки убрала жалюзи.
Разъярённый Дима курил около «Вольвочки» и опять смотрел на часы. Он притопывал рыжими нубуковыми туфлями и ерошил волосы. Он ещё не знает… Вера Фёдоровна почувствовала, что именно в этот момент рассудок её помутился. Она громко захохотала.
Дима поднял голову и увидел бабушку своего шефа. Он поздоровался, ничего не понимая. Почему она столь весела? Да и где, в самом деле, Сергей Александрович? Они уже опоздали к началу отпевания Галины Коробейниковой. Ладно, если на кладбище успеют. Нормальная, душевная баба была; здорово выручила шефа. Он всегда Галину ценил, а вот сейчас не оказал уважения. Ведь, кроме памяти, Галке ничего от него не нужно. Она теперь свободная от всего и счастливая…
– Доброе