работать в цирке. Цирк не замедлил начаться в жизни Клёнова.
Театральные крепости ему не покорялись. Подступал он к ним, как грозный рыцарь, вылетал из них, как не угодивший лакей, провожаемый пинком под зад. Вышибали его и из самых что ни на есть уездных крепостей самых волшебных краев. Режиссеры поначалу принимали его со всем присущим им радушием и совершенным к нему расположением. Но Филя, пренебрегая режиссерскими радушием и расположением, в здоровую и бодрую атмосферу молодящегося театра вносил давно изжитую тут ипохондрию и тревогу, а главное, неуверенность в себе, столь противную современному театральному искусству. Имел бестактность буквально с порога затевать монолог Прометея Прикованного. Причем правдоподобие тирады вынуждало режиссера боязливо коситься на окно: что не в шутку залетит в него Зевсов орел и примется выдирать у соискателя печень. Конечно, таких ужасов режиссер в по-отечески любимом театре не мог допустить. Да этот всех зрителей распугает, публика в панике разбежится! Мы-то не в Древней Греции, где в театр ходили по суеверной безвыходности, а не ради эмансипированного удовольствия, как сейчас. Филю просили вон, словно он нанес кому-то личное оскорбление. Нашелся наиболее изощренный режиссер, выразивший занятный пассаж: «Пойдите в какой-нибудь другой театр. Вы же талантливый. Жалко…» – сказал он нежно, будто не от него, данного режиссера, полностью зависит зачисление Клёнова в труппу, ну хотя бы вне штата или как-нибудь на чьи-нибудь взять поруки.
Опять же – опера? Не чувствовал Филя в себе полноценного оперного дара. В опере необходима разбойничья удаль, эдакая живописная кровожадность, тяга к преступлению и преступному миру. Такие свойства придают оперной сцене свежесть снежной вершины. В опере и балете кровь не должна запекаться, она всегда должна оставаться свежей и яркой, как краска. В драматическом театре краску выдают за кровь, в оперном – кровь за краску. Положенный в опере свежий кураж Филипп не покушался примерить к себе, да и не доучился он для этой малины.
Поработал он некоторый период в порядке само- острастки дворником, потом кладовщиком, потом нелегальным дилером портвейна в подворотне, напоминающей ему сцену: с той же тревогой он в подворотню с портфелем, начиненным портвейном, входил. Но дублер его, державший подворотню по нечетным числам, согласно театральному же порядку стал продавать вместо реального портвейна чай, разлитый в винные бутылки. Из-за недобросовестного дублера и Филя попадал в группу риска, чужой бутафорный портвейн был чреват своей реальной оперной кровью.
Филя оставил подворотню, устроился певчим в храм. Здесь он сдружился с регентом, от которого под хмелем возвращался в судьбоносный вечер знакомства возле ларька с Лехой, а через него – с Нонной.
Где и как искать Нонну, Филипп не представлял, он позвонил по 09, запросил телефоны всех Нонн Москвы. Ему объяснили, что такой оригинальный запрос невыполним. Но Клёнов упорствовал: «Имя редкое. Я ведь не всех