Если бы это было так же просто, как верить в их правильность, то сельские часовни превратились бы в соборы, а хижины поденщиков – в хоромы принцев. Велик богослов, чьи поступки не расходятся с его же доктринами. Мне проще научить двадцать человек, как им следует себя вести, чем следовать собственным поучениям, будучи одной из этой двадцатки. Разум сочиняет законы для охлаждения страстей, но пылкий нрав минует барьеры холодных предписаний, ибо юность скачет сумасшедшим зайцем, избегая сетей хромоногого здравомыслия. Но даже с помощью этих разглагольствований мне нипочем не выбрать себе мужа. Что толковать о «выборе», если я не могу ни взять в мужья любимого, ни отвергнуть всех прочих! Желание живой дочери опутано пожеланием умершего отца. Это ли не мука, Нерисса, не иметь права ни на выбор мужа, ни на отказ от брака?
НЕРИССА. Ваш батюшка был весьма добродетельным, почти святым, а такой человек на смертном одре порою осеняется благими намерениями. Ему вздумалось устроить лотерею с золотой, серебряной и свинцовой шкатулками, стало быть, тот, кто проберется в его замыслы, подберется и к вам. Вне всякого сомнения, только истинно влюбленному по силам сделать истинный выбор. А вы сами ощущаете хоть какую-то сердечную привязанность к кому-нибудь из высокородных женихов, прибывших по вашу душу?
ПОРЦИЯ. Прошу тебя огласить весь список, и пока он будет длится, я тебе опишу подноготную каждого из них. По моим описаниям ты сама оценишь меру моей привязанности.
НЕРИССА. Во-первых, принц Неаполя.
ПОРЦИЯ. Вот уж действительно – вылитый жеребец. Не говорит ни о чем, кроме своей лошади и, поскольку умеет самолично ставить ей подковы, считает это главным делом своей жизни. Я даже опасаюсь, не сыграла ли его сиятельная матушка в поддавки с каким-нибудь кузнецом.
НЕРИССА. Затем граф, точнее – пфальцграф.
ПОРЦИЯ. Этот смотрит, набычившись, словно собирается сказать: «Не хотите меня, как хотите». Даже на анекдот не улыбнется. Боюсь, в старости он начнет проливать философские слезы, если в молодости проявляет невоспитанность своей угрюмостью. Лучше взять в мужья череп с костями, чем одного из них. Не дай мне, Господи, ни того, ни другого!
НЕРИССА. А как вам показался мосье Ле Бон, французский лорд?
ПОРЦИЯ. Если уж он сотворен Богом – пусть считается человеком. Я знаю, издеваться над ближними грешно, но над ним – сам Бог велел. Его кобыла даст фору лошади Неаполитанца, а угрюмостью он порой затмевает пфальцграфа. У него все, как у людей, и все не по-людски. Дрозд не успевает свистнуть, как он уже приплясывает. А на дуэль готов вызвать даже собственную тень. Выйти за него, значит, обзавестись двадцатью мужьями. Откажись он от меня, я это переживу, потому что, если он даже сойдет с ума от любви ко мне, я никогда не отвечу ему тем же.
НЕРИССА. А как вы отнесетесь к юному Фолконбриджу, английскому барону?
ПОРЦИЯ. Никак не отнесусь, поскольку мы никак не можем с ним сговориться. В латыни, французском или итальянском он ни бум-бум, по-английски я ни бельмеса – хоть клянись в этом перед судом. Слов нет, он мужчина хоть куда, но куда мне с ним, с бессловесным? А как вычурны его наряды! Я думаю, камзол он привез из Италии, штаны в обтяжку –