вздохнул Николай Владимирович. – Если я японцев наказать не могу, что я Чурину-то скажу? Никакого морального права не имею. Он мне так и ответит. А на японцев налетать нужна сила, которой нет, а если и есть, надо во Владивосток за разрешением обращаться. Да ведь каждый раз, милостивый государь, не напросишься, о-хо-хо…
На охране побережий от супостатов находились две неповоротливые посудины – канонерская лодка «Маньчжур» и военное судно «Колыма», но они почему-то никого поймать не могли. В то время как японцы грабили на западе, наши искали их на востоке, и наоборот…
Поворотясь к жене, Николай Владимирович сказал с укоризной.
– Вот ты бы, голубушка, приветила бы Чурина, заняла в своем позорище вместо покойного Ивана Генриховича, светлая ему память… тихий и благонравный человек был. Глядишь, и Чурин бы не крал столько! В могилу-то всю рыбу не унесешь!
Клочков поспешил откланяться. На прощанье губернатор сказал, не выходя из-за стола.
– А что до карты вашей, Павел Михайлович, всё это на воде вилами, еще надобно доказывать. Погодите с выводами. У меня также на Троицу под мышкой шишка вскочила, так у кого этакой хворобы на Камчатке не бывало?
Вечер затих. Даже собаки, притомившись от дождя и сырости, перестали лаять. Грязь хлюпала под сапогами. В доме вице-губернатора горел свет. За занавеской, как на экране электрического синема, отпечаталась тень Ляли Петровны и откатилась в глубину комнаты. У Клочкова защемило в груди от одиночества и бесприютства.
Жена Родунгена Ляля Петровна, подруга Софьи Михайловны, также играла в местном любительском театре. Исполнись бы воля губернаторши, в театре играло бы всё население города и окрестных сел. В спектакле «Долой пьянство» вице-губернаторша блистала в роли жены Штарка.
Несмотря на то, что ей было слегка под сорок, выглядела она моложе, вечная кокетка-травести, с жадными, полными губами, живая как ртуть, хохотала с первого слова «Здрасьте!». Смех ее слышался издалека и привлекал веселостью и здоровьем. Мушки на лице блуждали и путешествовали соответственно с фантазией хозяйки.
С Иваном Генриховичем она дружбы не водила. Роль в спектакле не нравилась. Персонаж ее страдал и мучился, чего Ляля Петровна отродясь не любила. Ни попеть, ни потанцевать. Иван же Генрихович, желчный немец-перец-колбаса, её, мягко говоря, недолюбливал. И за кулисами, даром что она вице-губернаторша, щипал ниже спины, отчего у неё на этом месте часто горел синяк величиной с блюдце.
Поэтому Ляля Петровна, не чувствуя особенной утраты, раскладывала на подушке пасьянс «Марию Стюарт», в то время как горничная Пелагея, молодая девка, расчесывала ей на ночь волосы.
– А ты знаешь ли, Палашка, какой сегодня день?
– Знамо дело, барыня, Константина и Олёны.
– У нас в это время, Палашка, на Валдае лён сеяли. А чтоб он хорошо рос, бабы его обманывали. Раздевались донага и так и сеяли.
– Ну? Прямо голышом? Да неужто? – изумилась Пелагея.
– Вот тебе и ну!
– Из