на весь сезон. В этом году в зачет великой даты трехсотлетия царственного дома Романовых тринадцатого ноября вся православная Россия праздновала день тезоименитства императрицы Марьи Федоровны. В соборе равноапостольных Петра и Павла в девять утра Преосвященный Епископ Нестор планировал литургию и благодарственный молебен. А Софья Михайловна объявила премьеру своей новой мелодрамы «Жорж – мой сын!»
На главную роль любовника и прожигателя жизни Люсьена де Лиля она думала назначить Ивана Генриховича Штарка, но судьба распорядилась самым подлым образом.
– С каким трудом всё делается! Я точно камни ворочаю! Как Сизиф! Я – несчастный Сизиф! – плакала она в кровати, ломая руки.
– Полно, матушка, – говорил муж, накладывая ей на лоб влажное полотенце, – всё образуется.
– Как? Где я найду второго Люсьена де Лиля? А Иван Генрихович – вылитый Люсьен! Я с него роль писала. И что теперь – переписывать? Опять? – Софья Михайловна взвизнула. – У меня уже нет сил! Как вы не можете понять, я не электрическая машина-динамо!
– Не кричи, детей разбудишь.
– И не перпетум мобиле, я женщина, взвалившая себе на загорбок всю Камчатку. А вы только смеетесь надо мной, я знаю.
– Никто над тобой не смеется, Софочка, окстись!
Этот старый спор всегда инициировала жена. Несмотря на то, что театр имел стойкий успех, любители драматического искусства, которых всегда находится в избытке в любом провинциальном городке, якобы понимавшие в сём толк, весьма иронически оценивали её драматургический дар.
– Да, я не Александр Николаевич Островский! И даже не Короленко!
Николай Владимирович не выдержал и всплеснул руками.
– Ну, кто же спорит с тобой, матушка ты моя!
– Вот! Вот! И ты туда! – Софья Михайловна отбросила со лба полотенце и опрокинулась лицом на подушку. – Убийцы, убийцы!!!
Николай Владимирович тяжело вздохнул и, погладив жену по затылку, просто сказал.
– Какие ж мы с тобой убийцы? Убийцы вон Ивана Генриховича убили и прячутся теперь как тати хитровские.
Софья Михайловна притихла и в страхе посмотрела на мужа.
– Ты уверен?
Но Николай Владимирович уклонился от прямо поставленного вопроса.
– А ты еще лучше спектакль сделаешь, я верю. Такое кабаре во французском штиле, где всё вертится и ходуном ходит. Помнишь, в «Савое»?
И тихонько запел слегка надтреснутым голосом запомнившуюся им обоим шансонетку, слышанную в приамурском ресторане.
Мне новые ботиночки
Купили-пили-пили-пили,
Страсть мою девичию
Сгубили-били-били-били.
Я ботинки так люблю,
Я ботинки так люблю,
На ночь я их даже не снима-ю!
– Спи, голубь мой, постарайся заснуть.
Софья Михайловна облегченно выдохнула, закрыла глаза и горестно прошептала:
– Значит, все-таки убили… За что, Господи Всемогущий, Пресвятая Параскева