вдаль, как капитан, списанный на берег по старости.
Отношения с Клочковым, к тому времени длившиеся больше полугода, уже докучали вице-губернаторше. Она не имела привычки подолгу сосредоточиваться на одном предмете. Да и любовь, которую дарил ей ротмистр, нельзя было назвать романтической. Сухарь, помешанный на службе. Волевой подбородок, гусарские усы кончиками вверх, глаза, направленные скорее вглубь себя, нежели вовне…
Но так получилась, что Софья Николаевна, узнав о тайне, их связывающей, объявила себя покровительницей их отношениям, так как считала Лялю Петровну по-настоящему несчастной и достойной лучшей доли, чем Родунген.
Женщин в городе наперечет, по пальцам пересчитать. И как везде в окружающей природе, за их внимание шла ожесточенная, непрекращающаяся подковерная схватка.
Конечно, имелись и такие, как Варя Колодилина или красавица-ительменка Рая на Поганом ручье, но в основном, как бы на поверхности, нравы царили строгие, распутство не приветствовалось.
– На Валдай, на Валдай, на Валдай! Поедешь с нами, Палашка? – спросила Ляля Петровна горничную перед сном.
– Знамо, поеду, барыня. Чем тут зря пропадать, лучше в поле.
– Лён сеять, – закончила за неё вице-губернаторша и, снова захохотав, укрылась с головой стеганым одеялом.
Ночью Клочкову приснился Миядзаки-сан. Он злобно ухмылялся в островок топорщившихся под носом усиков и пытался ткнуть его средним пальцем в грудь. Ротмистр в испуге отступил к стене пакгауза. Японец, поигрывая пальцем наподобие опасной бритвы в руках опытного парикмахера, медленно приближался к нему. На ватных ногах Павел Михайлович, оскальзываясь и падая, побежал в сторону центра города, самурай прыжками за ним.
И, главное, город словно вымер, все окна черные. Миядзаки дышал у Клочкова за спиной и практически уже настиг его. Ротмистр хотел крикнуть, да крик застрял в горле, ни вдохнуть, ни выдохнуть. И чем медленнее бежал чиновник по особым поручениям, тем быстрее прыгал японский агент. Пот заливал глаза, ноги дрожали от напряжения. У собора Петра и Павла офицер прижался к дощатому забору, не в силах более пошевелиться от усталости и страха, силы, казалось, насовсем оставили его.
В зрачках приблизившегося самурая он увидел собственное отражение и от ужаса медленно осел на твердую землю, закрывая от злодея подмышку. Миядзаки-сан склонился к нему близко-близко и, шипя как самовар, закричал почему-то по-русски:
– Вставайте, Павел Михайлович! Нонче ночью в двух верстах кит на берег выкинувшись. Все, кто мог, уже туда побёгли.
И, наоборот, Софья Михайловна в эту ночь глаз не сомкнула, хоть и выпила перед сном кружку настоя «венериного башмачка». Аппарат Ривароччи, который оставил ей на хранение во время отпуска врачебный инспектор Любарский, показывал давление далеко за сто шестьдесят, и она знала, что это не предел.
Культурная жизнь города до приезда Мономаховых влачила жалкое и безотрадное существование.
Бурная и деятельная Софья Михайловна в первый же год по приезде организовала Научно-промышленный музей, общественную