рубль за вами. Не пропадет. Квитанцию надо?
Маргулиес махнул рукой.
– Я вам принесу рубль в двенадцать часов, а вы мне, пожалуйста, к тому времени еще разочек Москву устройте, тот же самый номер. Можно?
Дежурная телефонистка со значением погрозила ему пальцем.
– Ох, что-то вам с Москвой понравилось разговаривать. Смотрите, Давид Львович!..
Маргулиес прошел по коридору, спустился по лестнице и вышел через другой коридор в вестибюль заводоуправления.
Тут продавали простоквашу и ватрушки. Он подошел к стойке, но вспомнил, что у него нет больше денег.
"Ничего, – подумал он, – авось еще застану завтрак в гостинице. Там у кого-нибудь перехвачу".
Он вышел на воздух, на полуциркульную лестницу подъезда.
Черная горячая пыль крутилась среди автомобилей и плетенок, свистела в конских хвостах, била в лицо, вырывала из рук газеты, распахивала их, уносила, как ковры-самолеты, и звонко секла распластанные листы мелким, крупчатым своим порохом.
XVIII
N-ский железнодорожный узел постоянно задерживает маршруты с оборудованием и материалами.
Писали – не помогает. Телеграфировали – не помогает. Посылали бригаду не помогает.
Все средства исчерпаны.
Дальше так продолжаться не может.
Начальник строительства звонит на аэродром. У строительства есть собственный самолет. До N-ска не так далеко – триста километров. К пяти часам можно легко обернуться.
Начальник строительства ставит ногу в вишневой краге на подножку длинного автомобиля.
Он дожевывает завтрак.
Он опускает на глаза створчатые пылевые очки. Солнце резко вспыхивает в стеклах.
Пейзаж сух и волнист.
Товарищ Серошевский торопится. Он боится, что его перехватят и задержат. Он постоянно торопится. Его постоянно перехватывают и задерживают.
Подножка автомобиля покрыта резиной. Она похожа на вафлю. Серошевский упирается в нее ногой, как в стремя. Шофер дает газ.
Из коттеджа босиком выбегает жена. Она в синем вылинявшем капоте. Она не кончила прически – из волнистых волос валятся шпильки, гребенки. Она кричит:
– Серошевский! Одну минуточку!
Машина дрожит.
– Подожди… Дурень… Ты забыл…
Не оборачиваясь, Серошевский протягивает назад обе руки. Она вкладывает в них портфель и пистолет.
Он кидает портфель в машину и задвигает небольшой кольт в задний карман клетчатых бриджей.
Теперь можно ехать. Только скорей.
Но момент уже упущен. На крыльце ресторана появляются вчерашние американцы.
Их двое.
Один – маленький пожилой добряк.
Такой подбородок, круглый и замшевый, как кошелек, такие жующие губы и припухшие лучистые глаза бывают у твеновских бабушек.
Он в легкой темной пиджачной тройке, в кремовой рубашке с просторным воротником и шерстяным плетеным самовязом, в грубых, буйволовой кожи, страшно дорогих башмаках.
Другой – высокий, молодой, с усами, широкоплечий, в щегольском