рёбер, тонко, до весны.
О любителях навешивать ярлыки
Не почему, а для. А липкое во имя
просматривается противно-льстивым фоном.
Пробуй – замедлясь: и встанет солнце-вымя,
благословит дацан приход. У эхнатонов,
пожалуй, тоже был какой-нибудь подлиза,
про царскую пургу велеречиво клоцал
свою пургу. Жлобы. На шпиль, гордясь, нанизал
мой город, лучший гуру, солнце.
Любой из выборов не хуже грязной клетки,
не выбираем мы, не выбирают нас.
И, ерунду споров, смеётся напоследок
жизнь, взятая взаймы, на свет прищуря глаз.
Лузер и мир
Таксист-философ не иссяк,
бьёт пыль войны в переговорных,
а в небо пукают коровы
раскачивающееся.
Араб шарахнул боевым,
спит дауншифтер на измене,
но большинство-то изменений
непреодолеваемы.
Поюзанный?
Так выпей яд, —
пусть треш, как женщина без клавиш,
зато от тусклого избавишь
«асудьиктокования».
и не произойдёт бэкап,
а мозг мой и мой мир расчистит
незаморачивающийся
трупоуборочный декабрь.
Чай и война
Чай красный, в новостях война,
практически, как тапочки, обычная,
на полке кич устал, глаза набычив,
долбить сознание, видна
работа мысли на стене
какого-то там сайта – нынче стены
ещё непробиваемей. Не с теми
сейчас.
Числа их несть.
Уютненько.
В окне сезон,
не подходящий под обои.
Когда-то явно здесь – обоим,
теперь и теням – не резон.
И что-то тихое бренчал,
как ветер под карнизом, завывая,
он знал про ключ, оставленный ей в вазе.
И – чёрным – стылый красный чай.
Канун свободы
Шалопай-ветроган
выбил стёкла фрамуги,
он был вкусным, упругим, —
невозможно ругать.
Выбил стёкла окну
в скучном доме напротив,
и, похоже, что вроде
там – свободы канун.
Он был вкусным, влетев,
и о большем напомнил:
«А ведь в детстве на пони…»
Серость туч-полотенц
невозможно ругать;
дом напротив, как принцип,
встал, отдав право птицам
с шалопаем играть.
Судьба запевал
Хелло, метро, будь ночью непредвзятым.
Луна мороз сбирала мертво-кучно,
и чувствуешь себя сбежавшим зятем,
бомжом, собакой, гамбургером, скучным,
и надо бы спросить у переходов,
просить ли или нет? Но без однако
они не скажут. Выпив pro и contra,
находишь, что невыбор одинаков,
и в поиске своих-чужих звучаний,
вот сука, своего и не находишь.
Любой в подземке звучней Лучиано,
любой