как какого-то поденщика. Люди, которые были никем, когда у моих родителей было все, теперь задирают носы, видя меня!
И снова Кларк промолчал.
– Мне надоело. Я уеду сегодня же. И когда я вернусь в этот город, я вернусь джентльменом.
Кларк вытащил носовой платок и стер пот со лба.
– Да, не только тебя встряхнуло, – печально признал он. – Все эти ночные танцы с девушками надо прекращать. Конечно, очень жаль, но тут уж ничего не попишешь.
– Ты хочешь сказать, – удивленно спросил Джим, – что все вышло наружу?
– Вышло наружу? Да как они могли это скрыть? Объявление будет уже сегодня, в вечерних газетах. Ведь доктору Ламарру надо как-то попытаться сохранить доброе имя!
Джим оперся о бок машины, его ногти непроизвольно царапнули по металлу.
– Ты хочешь сказать, что Тейлор отследил те чеки?
Теперь настала очередь Кларка удивляться.
– Так ты не знаешь, что произошло?
Удивление в глазах Джима послужило ему достаточным ответом.
– Так вот, – драматическим тоном продолжил Кларк, – эти четверо достали еще одну бутылку, выпили и решили всех шокировать; так что Нэнси и этот Меррит сегодня, в семь утра, поженились в Роквилле.
В металле машины под пальцами Лоботряса появилась небольшая вдавленность.
– Поженились?
– Точно. Нэнси протрезвела и бросилась обратно в город, вся в слезах и испуганная до смерти, объясняя, что все это было шуткой. Сначала доктор Ламарр был вне себя и собирался убить Меррита, но кое-как они уладили это дело, и Нэнси с Мерритом отбыли в Саванну на двухчасовом экспрессе.
Джим закрыл глаза и с трудом преодолел приступ неожиданной слабости.
– Это ужасно, – философски заметил Кларк, – не венчание, конечно, думаю, что тут все будет в порядке, хотя до сих пор для Нэнси этот парень был пустым местом. Но нанести такой удар своей семье…
Лоботряс отпустил автомобиль и пошел. Внутри него снова что-то произошло, какая-то необъяснимая, похожая на химическую, реакция.
– Ты куда? – спросил Кларк.
Лоботряс повернулся и вяло посмотрел назад.
– Мне пора, – пробормотал он. – Слишком долго на ногах. Утомился.
– А-а-а…
В три на улице стояла жара, в четыре стало еще жарче. Солнце лишь изредка показывалось сквозь апрельскую пыль, бесконечно, из вечера в вечер, продолжая повторять все тот же старый как мир трюк. Но в половине пятого наступило затишье, тени под навесами и тяжелыми кронами деревьев удлинились. В такой жаре уже ничего не имело значения. Жизнь зависела от погоды, она казалась ожиданием окончания жары, в которой никакое событие не могло сравниться с моментом наступления прохлады, мягкой и ласковой, как рука женщины на усталом челе. Это чувство всегда испытываешь в Джорджии – его не выразить словами, и в этом великая мудрость Юга; через некоторое время Лоботряс свернул в бильярдную на Джексон-стрит, туда, где все как всегда, туда, где все всегда повторяют бородатые анекдоты – и будут повторять их вечно.
Половина верблюда
I
Усталый