это идея фикс…
– А что такое юмор?
– Это то, что отличает человека от животного. Хотя, может, у животных есть юмор, но мы его не понимаем, мы в другом измерении живем…
– Про вас говорят, что вы прекращаете отношения с людьми, если у них нет чувства юмора. Вы их вычеркиваете из своей жизни.
– Не вычеркиваю, но мне с таким человеком тяжело. Если человек не понимает юмора, это недостаток физиологический, интеллектуальный… Ну вот, к примеру, взять человека с одной ногой – могу ли я предложить ему пробежать стометровку? Не могу…
– Но вы можете ему спеть песенку «Хорошо тому живется, у кого одна нога», как вы это сделали в нежном возрасте. Юмор уже тогда бил из вас фонтаном.
– Это да. Дальше в песенке, которую я, не подумав, спел своему одноногому однокласснику, когда мы с ним играли в шахматы, были строки: «И портошина не рвется, и не надо сапога».
– Это, наверно, было ваше первое выступление в жанре юмора, черного юмора? Мальчик расстроился?
– Да не то слово.
– И наверно, подумал, что вы фашист.
– И правильно подумал. Потому что я сам не понимаю бестактного юмора.
– Сколько вам было тогда лет?
– Десять. Мне казалось, что это смешно! Дети часто не понимают, что тактично, что нет…
– Да и взрослые вообще тоже не очень.
– Да… Процентов шестьдесят сегодняшних пародий построены на бестактности. Можно как угодно относиться к политикам, но спрашивается: зачем строить пародию на дефекте речи больного человека? Что, Брежнев специально так говорил? Он был болен.
– Болен – иди в больницу. А на трибуну не лезь. Смешить почтенную публику.
– Ну, это уже другое… А зачем смеются над родимым пятном Горбачева?
– Думаю, обыгрывают ту мысль, что-де Бог шельму метит.
– Однократно это шутка, может быть, и изящная, но бестактная и оскорбительная. Или вот шутки по поводу Ленина и Крупской…
– Мы с вами этого не понимаем, и потому у нас никогда не будет таких тиражей, как у желтой прессы.
– Это так…
– А помните, у вас был такой гэг: вы в школе подкладывали отличникам в портфель говно.
– Было один раз. В четвертом классе. Еще шла война, а я уже вернулся из эвакуации в Москву и учился в школе № 597 – это неполная средняя, на Соколе. Этот отличник был слишком образцовый, и мы его поставили немножко на место. Я до сих пор считаю, что это нормальная вещь. На уровне мальчиков легкая издевка.
– Кусок был большой?
– Ну сколько удалось подцепить. Мы с портфелем побежали к сортиру-скворечнику и там сделали вклад.
– Ну и как он?
– Возмущался.
– Потом он вырос, стал чекистом и отомстил – запретил вас пускать за границу.
– Нет, то был другой отличник.
– Вы потом это говно, как известно, обыграли в романе «Рукописи возвращаются». Эта ваша самая знаменитая книга написана про глубоко советский быт. С тех пор жизнь сильно изменилась…
– Да,