собой. Видишь ты свою писательскую перспективу? Или твоя позиция такая: «Вали кулем, потом разберем»?
– Вали кулем.
– Я тебе дал прекрасные варианты, а ты выбрал самый скучный. Отвечай серьезно!
– Ну кем нужно быть, чтоб говорить: «Я напишу великую книгу». Для этого надо быть несчастным человеком, у которого мозги набекрень. Лев Толстой – и тот не писал великую книгу, а писал такую, какую мог написать, вывернув себя в нее наизнанку. Он писал по двенадцать вариантов текста потому, что у него был маниакальный синдром. Тебе дан шанс, ты можешь прожить десятки жизней, – что может быть привлекательней? И только потом, когда написана последняя глава, человек начинает чесать репу и думать, как бы это получше продать. А если человек планирует сделать сразу великую книгу – то кончается это Михалковым, «Великое кино про великую войну». Разве пришло бы в голову Льву Толстому сказать про «Войну и мир» – «Великая книга о великой войне»?
– Ну а хоть подумать такое мог Толстой?
– И подумать не мог. Он думал – как бы так написать, чтоб классно было? Вот человек влюблен, и он же не думает – будет у него брак или нет, сколько детей из этого брака получится, выпадут у него в старости зубы или нет. Но его трясет от радости в снопе света – и больше ничего нет. А закончили это – дальше начинаются дела.
– Пушкин писал – «только что закончил великую поэму цыганы, даже не успел еще вытереть взопревшие яйца».
– Или «Ай да Пушкин, ай да сукин сын», и плясать вприсядку – но потом, когда закончил! «Вошел школьник с “Архангельским” под мышкой», – такое могут написать. Про мой учебник. Когда-нибудь. А то, что публицистика моя не будет великой? – в этом абсолютно уверен.
– А учебник может быть великим?
– Может.
– Как «Математика» Магницкого.
– Да. «Грамматика» Смотрицкого. «Грамматика» Греча. Или Коккинаки, «Физика».
– Или Бонк.
– Да. Это – слава! А ТВ что – оно уйдет. Это искусство одноразового использования.
– Как презерватив. Ну что ты замолчал? Не огорчайся: презерватив – вещь очень полезная. Она нужна стране, народу – и плебеям, и интеллектуалам.
– А что происходит с Никитой Михалковым? Он же главный бренд русской культуры – и вдруг… Как-то он сдувается и не понимает, что происходит. Он даже призы сам себе вручал. Это меня огорчило. А так – кино себе и кино, после разгромных рецензий я ожидал худшего.
– Никита – это моя головная боль. Он был задуман как великий режиссер. И большой артист.
– Но он исчерпал себя.
– Он не просто исчерпал – он затоптал себя. Он такой грандиозный, что самого себя затаптывать ему непросто – на это потребовалось много лет. Он подавал самые большие надежды в новой русской культуре. Он мог перерасти из советского режиссера в режиссера российского, у него были для этого все возможности. И стать мировым – он мог! А дальше оказалось, что вокруг одни слабаки и бороться не с кем. Конкурировать же с самим собой он не смог. И