прочитал два стихотворения. В одном были даже строчки неплохие…
– Ну-ка, ну-ка!
– Необходимость и случайность,
Связь и борьба противоречий,
та-та-та… отчаянно
Остатки мыслей в ней калечащих.
И еще какие-то такие:
Не плачь, не жалей, не зови.
Что оттого, что нынче, как бывало,
Над прежними стихами о любви
Я по-мужски… та-та-та, та-та-та-та. –
Эти точно я прочитал.
– И чему же нас учит этот случай? Что в вас скрывался писатель, который внезапно выскочил наружу? Или что любой думающий и чувствующий человек может сесть и начать писать, хорошо причем?
– Ничему он нас не учит; просто судьба такая. И потом, я никогда не хотел служить, – это правда. Не любил я этого. А единственный способ избежать службы – вот он, писательство. Так что все совпало. Но, думаю, я потому стал писателем, что был читателем. Задним числом, когда излагаешь, то получается, что я родился писателем. Но это не так. А читал я действительно с упоением. Была пора такая, не было других массмедийных форм развлечения. Я читал, вычитывая слог хороших писателей. Позже, когда папа умер, мама, разбирая его письма, нашла одно с таким текстом: «Старший мечтает стать летчиком, а младший – писателем!» Летчиком – логично по военным обстоятельствам, а писателем в четыре-то года! – вот и судите сами. Я об этом понятия не имел, забыл, и мать не помнила. В блокадную зиму на вопрос «кем будешь?» я отвечал – писателем! Отвечал так, читать еще не умея!
– Вы, наверно, зато слушали, как вам читают? Помните это?
– Я ничего не помню, кроме холода и голода. Судьба видна назад, а не вперед.
– Назад?
– Вот когда назад смотришь, то видишь судьбу. А вперед смотришь – ничего не понимаешь. Утром проснулся – живой. Это чудо – организм продолжает жить.
– Кстати, что вы чувствовали когда всерьез заболели? Когда решался вопрос жизни и смерти?
– Почувствовал, что силы мобилизуются. Как во время войны боялась мать за отца – так во время болезни за меня боялись близкие. Ну, надо верить врачам и помогать им. И таких случаев у меня было два. В первом случае – я был вообще приговорен, так все думали. А во втором случае – вовремя «поймали». Врачи у меня были хорошие: Коновалов и Матякин. Я лечился у них в отделении головы и шеи – я это называл «отделение головы ОТ шеи».
– Хорошо звучит.
– Рак горла это был. Вовремя спохватились, и вот видите – я перед вами сижу. После операции. А если б это запущено, как у Венедикта Ерофеева – то…
– Его советская власть не выпустила на Запад, его туда звали на лечение.
– Она всегда была гуманной, власть.
– Значит, вам не было страшно, и вы думали, что все кончится хорошо.
– Да. Я не боялся. А боялись – близкие. Боятся, а может быть, и молятся. Помню, я шел как-то по Лондону и увидел вывеску: «Научно-исследовательский институт лечения молитвой». Я и сам молился, но, поскольку я человек хотя и верующий,