кем-то четко спланированного грабежа и разбоя. Самые плодородные земли, замки, поместья, были заложены, или отданы на откуп, даже не за долги, а лишь за проценты по долгам, многократно превышающие сами долги.
Иосифу стало жаль герцога: в нем вдруг заговорил не банкир, а человек. Герцог представился Иосифу в виде огромного, пестро раскрашенного, ярмарочного барабана – внутри которого перекатывались пустота и эхо.
Он подошел к столу и, на мгновение заколебавшись, сгреб еще не перебранные и не прочитанные бумаги в сундук; закрыл его на ключ и вышел в сад.
Иосифу многое нужно было обдумать: слишком много людей и влиятельных имен проглядывало сквозь скупые цифры бумаг, беспорядочно сваленных на полу в комнате, которую он только что покинул.
– Слишком много, – вслух произнес Иосиф, – хотя достаточно одного из них, любого из них, чтобы сломать мне хребет.
Он тяжело вздохнул, понимая, что обратной дороги для него просто нет. Он невольно стал хранителем знаний, которые, как стрела, пущенная из арбалета, могли убить наповал; знаний, которыми, как едой, можно было отравиться.
«Надо осторожно, ничего не открывая, поговорить с Бенвенутто: он по уши в дерьме, а значит, будет мне неплохим советчиком», – решил Иосиф.
Иосиф, погруженный в свои мысли, не сразу заметил, что на аллее он не один.
Услышав голоса, он обернулся: позади, уже совсем близко, в окружении фрейлин и статс-дам к нему приближалась молодая, богато, если не роскошно, одетая женщина. Иосиф от неожиданности растерялся, хотел отойти в сторону; вдруг передумал, повернулся навстречу уже подошедшей группе и, еще не зная, но уже догадываясь, кто к нему приближается, склонил голову в глубоком поклоне.
– Ты, Иосиф, еврей из Толедо? – услышал он мягкий и одновременно властный голос.
Иосиф поднял голову: – Да, я Иосиф, ваше высочество, – ответил он еще раз и еще ниже поклонившись.
Солнце заканчивало свой день. Медленно опускаясь и разбухая, растеряв по дороге, как молодость, свой жар, оно ласково касалось верхушек деревьев, нежно и трепетно прощаясь перед уходом с каждым листиком и цветком. В его последних лучах перед Иосифом стояла Маргарита – первая дама герцогства и первая женщина, поразившая его своей красотой.
Маргарита была в той своей женской поре, когда молодость, на одном дыхании добежав до вершины, наполнив каждую клеточку тела живыми, сладкими соками – гордо выставляет себя напоказ, буйствуя и крича: смотрите, любуйтесь, завидуйте – так есть и так будет всегда!
Густые, волнами ниспадающие до середины спины – медно-рыжие волосы обрамляли тонкое, породистое, мраморно-белое лицо; неправдоподобно большие, ярко-зеленые, блестящие, с легкой, манящей поволокой глаза, в густой паутине черных ресниц; узкий, с тонкими и трепетными ноздрями, словно позаимствованный у античных скульптур, нос, над ярко очерченными, чуть-чуть припухшими губами…
Она была бы прекрасна, если бы не холод