с клеток был посажен на сани. Стоял сильный туман. На берегу, ожидая спуска, толпилось много людей.
Трактора так дружно взяли, что выдернули сани из-под катера, и он тяжело, беспомощно завалился красным брюхом на мокрую луговину.
И опять поднимали…
Совсем заливало. Вдвоем с Семеном выхаживали домкраты, бродили по колено в воде. Стрежнев задыхался, некогда было вытереть пот. На гриве отдельно от толпы стояли двое: Илья да директор сплавной конторы, и Стрежневу слышно было, как Илья, нагибаясь, говорил директору: «Вечно у него не ладится…»
А Стрежнев молчал, некогда было: вода все поднималась. Он разогнул голенища сапог и свое зло срывал на домкрате.
Наконец снова подвели сани опустили на них катер.
Теперь оба трактора упирались в сани, а не тянули их за собой. Нажали враз, и сани, затрещав, покосились, но поехали к воде. Вот уже затонули и, видимо, на самом яру неожиданно встали на дыбы. Нос катера задрался, разом лопнули чалки, и катер игрушкой, как-то шутя нырнул в воду… Долго бурлили, всплывали масляные пузыри. Потом вода стихла, разгладилась, и только пустые покосившиеся сани медленно уносило течением…
Толпа волновалась, шумела. Расплываясь в тумане, гаденько, сладко улыбался Илья и потирал руки.
Стрежнев стоял в воде как оглушенный, а из тумана со всех сторон – громом на всю реку: «У-то-пи-и-ли!!»
Очумевший Стрежнев вскочил с кровати: «Что?! Кто утопил?.. А-а… приснится же бодяга! Сроду не тапливал…»
Он шагнул к столу и напился прямо из чайника.
– Семен! Пошли!..
– Еще темно.
– Все равно, пойдем. Утопим – так утопим… Это не спанье.
Пока шли до катера, Стрежнев никак не мог отделаться ото сна и вдруг понял: «Так, правильно! Надо не обоими тракторами тянуть, как вчера говорили, а одним… Другой пусть толкает. А то и на самом деле сдернешь только сани».
Эта догадка оказалась такой простой, что Стрежнев удивился, как это вечером она не пришла ему в голову.
Да, поднялись они рановато. На берегу было еще сумеречно, слегка туманно и очень тепло. Серединой реки спокойно, будто в масле, скользило мелкое крошево льда: видимо, где-то вверху был затор, лед держало.
Прошла вверх груженая волжская самоходка. Потом из-за поворота показался снизу целый караван катеров.
– Семка, наши! Гляди – из затона, – обрадовался Стрежнев, толкнул Семена в плечо.
Первым шел озерник. Семен приподнял край шапки, чтобы лучше видеть. Гладким свободным стрежнем катера шли ходко.
– Они вольны теперь… – позавидовал Семен. – Скоро в Макарьеве будут. А тут вот сиди у этого – не кол, не весло, – он кивнул на катер.
Глядя на приближающийся караван, Стрежнев тоже задумался: опять видел он весь, фарватер вплоть до Макарьева, высокий монастырский берег, старые лапы и березы, грачей, музыку, девчонок и молодых капитанов в бравых мичманках…
И накатило опять сожаление о прошлых веснах. Опять обуяла такая тоска, будто с головой накрыло прижимистой осенней волной. «Хоть