имя «Лариса»?
Рейснер коснулась руки глубоко задумавшегося Троцкого. Вагон покачивало, стучали колеса, погромыхивали сцепки, и это монотонное движение вводило в состояние гипнотического оцепенения.
– Чайка, – сказала Рейснер. – Лариса значит «чайка».
– Хриплые, жадные, сварливые птицы, – брюзгливо сказал Троцкий.
Лариса рассмеялась.
– Я все равно не обижусь. Ты нарочно так говоришь, да? Почему ты не в духе?
– Как же я могу быть в духе, если на нашей шее захлестнулась петля вражеских фронтов! – нарком сильно хлопнул себя ладонью по ссутуленной шее.
– Тем славнее будет победа! Ты же прекрасно знаешь, что победим – мы.
Побеждают те, за кем идет народ. А народ идет за нами.
– Ты знаешь почему?
– Потому что за нами правда.
– Лара, – поморщился вождь, – не повторяй хоть ты эти благоглупости! Мы не на митинге. Запомни, народ идет за нами, потому что возглавляю фронты – я!
– Я и это знаю, – покорно сказала Рейснер. – Хочешь, я поставлю музыку, чтобы улучшить тебе настроение?
Она подошла к патефону, принялась перебирать пластинки.
– Обожаю плохую музыку. В Петербурге курсисткой я ходила в синематограф и часами слушала тапера, он так неумело бренчал по клавишам, а мне нравилось.
В дверь постучали.
В личный вагон Предреввоенсовета не мог войти никто, кроме жены Троцкого Натальи Седовой и фаворитки Ларисы Рейснер. Если бы отчаянные балтийцы или угрюмые латышские стрелки смогли хоть одним глазком заглянуть в таинственный вагон, то увидели бы ненавистный мирок царской роскоши, против которого они, в сущности, и воевали.
Стальные стены были затянуты экзотическими тканями и увешаны дорогими коврами, кровать в спальном отделении застелена голубым атласом, на рабочем столе, инкрустированном золотом, стояла пишущая машинка, громоздился ворох телеграфных серпантинов, россыпью валялись листы рукописей, походные дневники, толстенный древнегреческий словарь, карта-трехверстка, наган, гардемаринский палаш, морской бинокль. Далее стоял обеденный стол, уставленный драгоценной посудой из мейсенского фарфора с вензелями царской семьи, а в углу поблескивал алмазами настоящий ханский трон, конфискованный из музея. Гостиную часть вагона отделяла от спальни ажурная перегородка.
В дверь постучали. Лариса пошла открывать. На пороге в гремящем тамбуре стоял личный порученец Троцкого Ефимов.
– Я насчет завтрака, Лариса Михайловна? Что на завтрак прикажете?
– Лев Давидович, – крикнула Лариса в глубину вагона, – что закажем на завтрак?
– Закажи сама, – донесся голос наркома, – я доверяю твоему вкусу.
– Значит так, Ефимов, – Лариса в предвкушении потерла ладони, – гренки из свежего хлеба, масло сливочное, пармская ветчина, кофе «Мокко», а мне мороженое с жареным миндалем. – Она расхохоталась. – Что, Ефимов, слабо?
– Никак нет, Лариса Михайловна, – не моргнув глазом, ответил всемогущий «джин» Ефимов, – достаточно желание выразить. Достанем. Как из-под земли.
– Это