новизной и смелостью. Я упивалась, как, наверное, упивался Иуда в момент своего знаменитого поцелуя. О, как я его понимаю! Предать и прийти поцеловать. Как это остро! Недавно я тоже совершила поступок не менее дерзновенный.
Троцкий вопросительно глянул безоружными глазами.
– О чем ты, Лара?
– Вот послушай. Будучи комиссаром Балтфлота я устроила в Адмиралтействе вечеринку для своих бывших знакомых из буржуазии. Ты видел Адмиральскую столовую в Морском штабе? Она огромна, вмещает до пятисот гостей. Я пригласила всех, кого могла вспомнить, профессоров с семьями, крупных чиновников царского режима с женами и дочерьми, знакомых отца, он был профессором философии. Не думай, он уже тогда был большевиком и читал революционные лекции рабочим, с большим успехом, между прочим, еще до октябрьского переворота. Отец написал докторскую диссертацию, ты не поверишь, она называлась «Трактат о божественном происхождении царской власти». Он издевался в этом трактате над всеми догматами, а ему поверили. Он заявил, что он – рейнский барон Рейснер, а вовсе не еврей, иначе бы ему не дали защитить диссертацию. Так вот, отцовы друзья, так называемая интеллигенция, все пришли, клюнули на приманку, захотели вкусно отобедать. Отвыкли от роскоши, стояли на блестящем паркете и боялись ступить, как в ледяную воду. Смотрели на бутерброды с икрой и сглатывали голодную слюну. Моисей Урицкий прислал ребят, и мы взяли всех. Мигом сняли головку возможной контрреволюции в Петрограде!
– Урицкий – умница.
– Замечательный товарищ! ЧК не пришлось ездить по всему Петрограду, выискивать эту притаившуюся сволочь. Ты бы видел эти перепуганные лица, когда чекисты пришли их арестовывать! Я разыграла целый спектакль, возмущенно кричала, что не позволю арестовывать своих гостей, что я комиссар Балтфлота и флаг-адъютант. А для вечеринки я надела костюм работы Бакста, из «Карнавала», роскошный, просто бесценный. Какой из меня комиссар в таком костюме? Комиссар должен быть в кожанке. Но меня узнали, братва заробела, не поняли, что я шучу. И гости мои ожили, воспрянули духом, решили, что я их спасу. Тогда я подмигнула Володе Миронову, мы вместе посещали большевистский кружок, у него революционный псевдоним «Ледокол», и он как рявкнул на всю залу: «Какие это гости, это гидра контрреволюции!» Я вся поникла, заломила руки, это было так весело, и говорю, ну, если гидра, тогда забирайте. Вот это был спектакль! Это не во МХАТЕ «Чайку» играть, не Блоков «Балаганчик» с томатным соком вместо крови, это сцена самой жизни, живой и страшной. Представь, их начали выводить из зала, а они даже поесть не успели. Стол был богатый, они давно не видели таких яств. Но все поели революционные моряки из петроградской ЧК! А всех арестованных буржуев – расстреляли! И будем расстреливать, это война на уничтожение. К чему я это говорю? Ведь я же не повесилась. По старой морали я совершила как бы предательство, но по нашей, революционной морали, это был подвиг. Я растоптала себя старую, я «предательством» в кавычках убила ту, слабую, нежную