в притворное оплакивание, в то время как все присутствовавшие смеялись до слез. Один только Главк, который выпил совсем немного, не участвовал во всеобщем веселье: все эти «увы» казались ему безумием – можно ли начинать военный поход под самой худшей эгидой? А худшее началось, когда Царица стала выдавать длинные фразы типа: «Увы нашему поражению», «Увы, теперь мы без защитников»… И Антоний, вспомнив отрывок из «Персов»[38], старой трагедии, давно вышедшей из моды, добавил:
– «Они погублены, увы! Ты видишь все, что осталось от поднятого мною войска!»
Он даже осмелился удивить всех этим призывом к мертвым, который волновал врача каждый раз, когда он его слышал:
– «Где маг Арабос и Артамес Бактриан, полководец тридцатитысячной армии чернокожих воинов?.. А Псаммис, недавно покинувший Вавилон? А Амфистрей с неутомимым коротким копьем, а Тарибис, великолепный воин? Где же храбрый Сеуакес и Лилайос благородных кровей? Погибли, они все погибли, повержены…»
Оцепенев от ужаса, Главк больше не решался поднять взгляд. Какое зловещее предзнаменование! И почему другие смеялись? Неужели боги ослепили их?
И вот, стоя перед разбитой Исидой, врач вспоминал о том вечере в Зевгме и дрожал с головы до ног. С некоторого времени роковые предсказания участились. Только одно его утешало: в пьесе причиной гибели героя было сражение на воде, а в Парфии Антоний будет воевать на земле… Оставалась неопределенность: возможно, Фортуна все еще колебалась?
Глава 7
Покидая Иерусалим, Царица приказала разместить Селену в своих носилках. Поскольку иудейский бальзам не произвел должного эффекта и состояние принцессы не улучшилось, она сама решила позаботиться о своем ребенке. Но отчасти это было только предлогом: ей нужен был повод, чтобы избавиться от постоянного общения с Иродом. Якобы из галантности он непрерывно навязывал свое присутствие, намереваясь следовать с кортежем до границы Египта. Царицу раздражал этот контроль, и она воспользовалась недугом дочери, чтобы задернуть занавески.
Царские носилки, в которых она путешествовала в сопровождении двух или трех слуг, напоминали огромную мягкую и благоухающую кровать. Каждый день нубийские носильщики натирали стойки маслом лимонной мяты, отпугивающим насекомых. Ирас, парикмахерша Царицы, пользовалась этим, чтобы вывести девочку на улицу. Она стряхивала с нее дорожный песок, заплетала ей волосы и промывала глаза чистой водой. По-прежнему почти ослепшая Селена была спокойной, ведь она больше ни на что не натыкалась: под ней катился мир, мягкий и круглый, как подушки, матрасы, валики и живот матери; ей нравилось сворачиваться клубочком на ее коленях и прятать лицо у нее на груди, аромат которой она наконец узнала после остановки в порту Тира. Запах Исиды. Платье, пахнущее укропом и маттиолой[39].
В носилках Царицы текла своя особая, скрытая от всех, беззаботная жизнь. Днем женщины спали, задернув шелковые занавески, или напевали, или декламировали поэмы, а ночью шептались,