от собачьего взгляда, шел Константин на палубу, сосал леденцы, сутулясь у борта и вперяя в темень невидящий взгляд, думал о близкой зиме, о продаже шхуны, которая прервет его хрупкое благоденствие, когда обязательно будет лить и сыпать с неба, а ему, возможно, придется перебраться на вокзал.
Да, с некоторых пор Константин вздрагивал, встречая милиционера. Он называл свой испуг «синдромом социалистического воспитания», а свой отъезд из города, в котором преподавал навигацию, объяснял желанием избавиться от проклятого «синдрома». Он привык к институту, где ему обещали комнату, но избавиться ему хотелось не от него – от случайных встреч с Алевтиной, предавшей его. Прожив с ней два года, те годы, в которые он был ей нужен, помогая своей зарплатой жить, учиться и получить диплом, он не думал, что однажды окажется перед запертой дверью и своим чемоданом, выброшенным из ее квартиры. Тогда он прозрел и понял, что, в сущности, бежал из плена. И черт с ней, с тихой гаванью, в которой прозябал после того, как расстался с морем. Жаль было вечерних бесед с Игнатьичем в кабинете навигации. Да, с ним расставаться не хотелось. Игнатьич не был моряком, но был он знающим штурманом, пришедшим в институт из авиации. Как старший лаборант, он был незаменим на кафедре. Сколько придумал он и собрал своими руками великолепных тренажеров и для реки, и для моря, сколько вычертил схем, как умел поддержать разговор, выручить в трудную минуту! Теперь всё позади. И окончательно позади. Впереди свобода… нас встретит радостно у входа, но кто из братьев подаст руку помощи? Пока что нашелся один – славный Билли Бонс!
Славный-то славный, думал Константин, но – только искра, мелькнувшая в ночи. И вглядываясь в холодную россыпь звезд, повисшую над мачтами, он ощущал тяжкое бремя одиночества. Не прежнего, не раз испытанного и привычного, а нынешнего, когда мерещится всякая чертовщина. Когда слышатся скрипы и шорохи, будто далекое бормотание… Загадочный шепот душ – хотя бы тех двоих, погибших в заливе близ кубинского островка, на котором им похоронен моряк с мексиканского парохода, погибший в те же дни страшного урагана… Прощальный шепот душ, словно замерзших на полпути, так и не пробившихся сквозь ледяной купол этих ночных небес…
Мальчонка назвал его Робинзоном, его мамаша повторила и, повторив, как бы утвердила его в этом звании, и он, действительно, Робинзон, добравшийся-таки до клочка тверди, однако готовый, быть может, завтра снова исчезнуть среди хлябей… Константин спускался к себе и ложился на жесткое ложе, думая всё о том же и полагая, что всё это – только реакция на миг удачи, после которой неудачник плачет, кляня свою судьбу.
Далекие шорохи, скрипы и шепот…
«Дядя – вы Робинзон…» – шепчет мальчик по имени Коська. Мальчик как мальчик, но – Коська! Для него это имя значило слишком много. Оно было родовым именем Старыгиных и паролем в детство. Мама называла его Коськой, так же обращался