Трубецкого, обдаваемых пылью сражения, случилось мгновенное чудо, какое не учитывают никакие намерения и расчеты.
В таборах поднялся жадный вопль из пересохших глоток, горячий, гневный. Головы конных сотен, присланных Пожарским, и казацкие атаманы стали бранить, «лаять», Трубецкого:
– Отчего не помогаешь погибающим? – кричали атаманы. – Из-за вашей вражды творится пагуба Московскому государству…
В этом вопле пересохших глоток внезапно заговорила, можно сказать, сама русская совесть. И Трубецкой был увлечен общей жаждой удара.
Его свежая конница хлынула на помощь Пожарскому.
Поляки дрогнули. Поляки стали отступать на Поклонную гору. Стрельцы тогда же отбили польскую вылазку из Кремля.
Ходкевич в Кремль не пробился. Он отошел к Донскому монастырю.
День Москва молчала.
Ходкевич перестраивался для нового прорыва в осажденный Кремль.
Трубецкой увел своих казаков в таборы, и 23 августа Ходкевич стал теснить московские войска.
Тогда Авраамий Палицын поехал к Трубецкому просить помощи Пожарскому. Упросил, пообещавши разбойному князю всю монастырскую казну Троице-Сергиева.
24 августа на рассвете Ходкевич всеми силами пошел в переправу на Замоскворечье.
Между развалин, по ямам и рвам пожженной Москвы спешенная польская конница тащила тяжелые возы с припасами для Кремля.
На Пятницкой улице завязался нечаянный бой.
Козьма Захарыч Минин, говядарь и земский староста, ополченский воевода, с тремястами ратников ударил здесь в тыл Ходкевичу, на литовцев. В бою на глазах Козьмы Захарыча был смертельно ранен его юный племянник.
Внезапный удар Минина вызвал замешательство у наступающих, тогда же московские стрельцы ударили по польским обозам у церкви Святого Климента папы Римского, захватили с налета четыреста возов, отрезали толпы войск. Это было в самый полдень.
Безветренный, душный полдень 24 августа 1612 года и можно считать началом конца страшной московской Смуты.
После двух ударов Ходкевич повернул от Москвы, вышел к Воробьевым горам. Всю ночь, обессиленный потерями, коронный гетман стоял у Донского монастыря, а на рассвете потянулся из Москвы.
Осажденным в Кремле он подал весть, что уходит за запасами, и обещал вернуться.
Ходкевич ушел. Пожарскому теперь осталось сломить самый Кремль.
Трубецкой величался перед Пожарским, требовал себе чести, обижался, что князь Дмитрий не ездит к нему на совет.
Трубецкой, может быть, еще думал, что это полупобеда, а не победа, Ходкевич еще может вернуться, сдует мужиков Пожарского, и он, Трубецкой, снова будет царевать в Смуте.
Разбойный князь, можно сказать, «кочевряжился» перед Пожарским. Пожарский хорошо понял его павлинью спесь и пошел с ним на искренний сговор. Они договорились, что все грамоты должны отныне подписываться обоими князьями вместе, «а которые учнут приходить от одного, тем не верить». Они порешили сообща вести осаду Кремля и съезжаться для совещаний на Неглинной, на