разведя руками. Бригадира понесли к телеге. И тут из избы донесся вопль, за ним другой. Мальчишки и бабы шарахнулись из палисадника. Кто-то заглянул в окно, крикнул:
– Дуняшка рожает!
Заплаканные бабы засуетились, выдворяя ребятишек за забор, на улицу. Дверь наконец-то выломали. Ивана Игнатьевича вынесли в сени. В сундуке нашли чистую простыню и положили Дуньку на кровать. Она металась, визжала, долго не могла разродиться. Молодая фельдшерица волновалась, беспомощно опускала руки, не зная, как помочь. Догадались послать за бабкой. Но Дунька родила без ее помощи, родила и притихла, тяжело дыша открытым ртом.
– Ишь ты, какой крепенький! Ишь, какой терпеливый мужичок! – бормотала бабка, наклонившись над постелью, перевязывая пуповину ребенку».
В широко развернувшейся событийно прозе Петра Алешкина этот эпизод ключевой: не только по обстоятельствам рождения самого писателя, но и как исток его художественного мировоззрения. Ключ – в позиции Алешкина как русского писателя. В широте душевного охвата. В привлечении мира, страны, людских страстей, неразрешенных, в узлы спутанных связей родов и поколений. В деянии под небом Руси, под солнцем красным.
Русская литература и поныне не забывает, что она великая. Одолевающая преграды, выходящая из берегов, уносящая в неведомые пространства – являя их. Не говоря уже об опрокидывании чисто литературных условностей, утверждении – обнародовании необъятных и первичных истин искусства, преображении людского мировосприятия. Она все так же творится в исходной мощи, в предначертанности увлекать за собой все пласты жизни, устанавливать новый мировой порядок. Ведь русская художественная литература – это красно украшенный космос.
Так, отдавая себе отчет или просто в силу наследственности, пишут современные создатели русской литературы. Граждански они, как и все россияне, живут при катастрофическом падении национального самосознания. Но пишут – как представители великой культуры. Ловят прирожденным художественным чувством вечное, действенное, жизнестойкое – то, что присуще менталитету, воплотившемуся в Российское государство.
И ни капли идеализации. Смехом сквозь позор, обиду за свой народ, сквозь растерянность и гнев прорывается сатира в остропамфлетной повести Петра Алешкина «Судороги, или театр времен Горбачева».
Началось с выборов. «Мишка Артоня увидел на двери магазина две желтые листовки со смутными пятнами портретов кандидатов в депутаты». Выборная волна административным своим ражем захлестнула и тамбовскую деревушку Масловку.
В самом понятии «депутат» ничего для масловцев особенного нет. Не одно десятилетие при них жили и цену им успели узнать. Среди последних образчиков уходящего режима в повести фигурирует и такой «избранник»: «Правда, один из депутатов, Василь Никитич Амелин, молчаливый скрытный мужик – из-за этих качеств он тридцать лет был бессменным депутатом, так вот он через три