от истины.
Только что я вспомнил и заново пережил каждое мгновение, проведённое с Вероникой в той почти забытой уже поездке. Это было до предела сконцентрированное переживание на всех уровнях моего существа; я вспомнил каждый разговор, каждое чувство, каждое прикосновение, и весь этот шквал информации обернулся столетиями для моего восприятия. Однако по-настоящему пугающим был не сам факт столь многослойного погружения в прошлое; наиболее невыносимым оказалось то, что огромный пласт из пережитых заново событий был попросту стёрт из моей памяти. Я забыл большинство из того, что мы с Вероникой делали вместе, и эти чудовищные провалы в памяти были залатаны столь искусно, что ни разу за целый год не обеспокоили меня своим наличием.
Это напоминало запрограммированную для определённых целей амнезию, и теперь я хорошо понимал эти цели. Знание, которое вырвалось из чёрных дыр моей памяти, несло такую угрозу для моего рассудка, что он ещё год назад заключил это знание в герметичную бутыль и похоронил где-то глубоко-глубоко, – так, чтобы о нём забыли не только ум, но даже чувства и тело. Однако теперь джинн был выпущен. То, что являлось моим «я», начало разваливаться на куски.
Я вспомнил, что однажды Вероника предупреждала меня об этом.
– Память, – сказала она тогда, – это бездонный колодец, где водятся чудовища, способные убить одним взмахом хвоста. Человек забывает всё, что увидел на границе своей человечности. Иначе невозможно; иначе чудовища пожирают то, что человек так старательно охраняет и считает самим собой.
– Что это такое, граница человечности? – недоумённо спросил я.
– Место, где заканчивается человеческая идентичность. Дальше начинается сумеречная зона, и тот, кто попадает сюда, больше не воспринимает себя человеком. Чаще всего к этой границе мы подходим во снах, которые снятся изнутри других снов и которые потом полностью стираются из памяти. Но такие, как ты и я, стоят у этой границы постоянно, даже когда бодрствуют, и мы должны быть готовы в любой момент встретиться с безумием.
Я непроизвольно вздрогнул и воскликнул:
– Но почему?
– Мы сунули нос за границы, а всякий, однажды побывавший в сумеречной зоне, даёт обет вечного поиска, – пояснила Вероника. – Отныне нам остаётся только одно: снова и снова нырять в колодец своей памяти, чтобы встречать всё новых чудовищ. Дальше и дальше погружаться в эту сумеречную зону, не оставляя попыток достигнуть самого дна и зная, что достичь его невозможно.
От её слов по спине пробежал озноб, и я тихо спросил:
– Поиск чего, Ника? И что потом, когда оно найдено?
И тогда она вдруг больно ущипнула меня за плечо и, зловеще сверкнув глазами, прошипела:
– Никогда не задавайся этими вопросами! То, что мы ищем, нельзя найти, пока о нём остаётся хоть малейшее представление. Никакого «что» и никакого «потом» нет. Мы ныряем в глубины памяти, они