свойственен вспыхивающему увлечению. Пожалуй, я не буду жалеть о том, что согласился заняться этим делом; если бы возможно было разузнать всё подробнее, уже теперь! Разве только Гротт бы не помешал… Но он мгновенно разрушает мои намерения:
– Не болен, так не болен, – нисколько не растерявшись, продолжает Гротт, – хорошо, Лёкк отдыхает от мирских забот, Лёкк радуется этой «вечной радостью», дышит свободой… (о, Гротт всегда был способен говорить красиво!) …Дело вовсе не в этом. Дело в том, что нам нужен материал, если ближе к делу, то биография, более подробная, куда как более подробная, нежели нам предлагает то же издательство, печатающее его, интервью, исповедь.
– Я понимаю, – говорит доктор, – но всё же хотел бы избежать недомолвок, могущих повредить моей репутации, репутации заведения. Больных у нас нет, запомните это. Если вы скажите тяжёлому больному, что он болен, то он в самом деле будет болен, состояние его тотчас же ухудшится, он ляжет и будет звать смерть, будет думать и мечтать о ней и тут уж ничего не поможет, никакая таблетка, никакая микстура.
– Это и есть ваш замечательный метод? – подаю я голос, кажется, не совсем вовремя.
Он переводит на меня взор своих колющих ничего не выражающих глаз и, точно прислушиваясь к моей интонации, хороша она или дурна к нему, отвечает:
– Слишком просто.
Ко мне он отчего-то сразу стал вовсе не так словоохотлив.
В этой ситуации не было ничего напряжённого, но Гротт всё равно почуял неладное, и кинулся меня «выручать», предварительно под столом яростно наступив мне на ногу:
– Вот, позвольте представить человека, который справится с этим делом лучше всех в Норвегии. Он русский…
Русский!!! Гром среди ясного неба!
Сидевшая до той поры немолчно и отрешенно, Хлоя поднимает вуаль, снимает перчатки со своих тонких изящных пальцев, и, подперев свой подбородок рукою, начинает пристально смотреть на меня, да так, что я слегка смущён. Тогда-то я и решаю, что она красива, тогда-то я и решаю ненавидеть всякого, кто посмеет утверждать обратное. Это было чистое юношество, ребячество, ничего более, да и она очень скоро, вновь сдувая прах со своей маски отрешенности, начинает отводить глаза, словно бы также коря себя за столь откровенно продемонстрированный интерес, не свойственной серьёзной даме.
– Русский, вот как, – только и говорит доктор, покачав головой.
Казалось, он был удивлён некоторым образом, но очень быстро взял себя в руки, из чего у меня немедленно складывается впечатлением о его тщеславии. Что плохого в том, чтобы подивиться русскому человеку подле тебя, которых вряд ли встречал он очень много, не искренне, так хотя бы просто из вежливости?! Так нет же: спокойный, как камень, он качает головой, всего лишь, и думает, верно, как бы появственнее проявить своё равнодушие к происхождению моей персоны.
– Да, мы полагаем, ему легче всего будет найти общий язык с господином Лёкком… – добавляет