доктору добиться ничего не удаётся, напротив, он подозревает, что наговорил лишнего, разоткровенничался, и, всё с той же каменной физиономией, он переходит к пространным разоблачениям, полагая, будто этим сможет задеть меня:
– Да вы – преступник, Лёкк, вот что! Преступник и грешник! На вас множество грехов, гораздо больше, чем тягот. Подозреваю, именно эти грехи привели вас сюда…
Я продолжаю равнодушно молчать.
– …Я вот всё думаю, – продолжает разглагольствовать доктор, – ненавижу ли я вас, почитаю, либо вы мне безразличны? Нет, какое-то чувство есть, снисходительность, сочувствие, быть может, что-то ещё… Вы не жертва обстоятельств, все эти ваши грехи прекрасны и предстают подвигами, для всех вы чисты, как ангел, чище быть не может – куда уж мне до вас. Да вас просто-напросто мало кто знает, а видели ещё меньше. Откровенность за откровенность, да! Но всё же, всё же…
И далее риторика доктора вдруг ни с того ни с сего смягчается; он просит меня не обижаться, ибо не имея никакого зла ко мне в душе, напротив, глубоко симпатизируя, он всего лишь хоть как-то хотел помочь мне, а без откровенных задушевных бесед это вряд ли возможно, не правда ли?
А я всё гляжу и гляжу – когда можно будет понять, что на самом деле творится в его душе. Слова, действия, взгляд – что необходимо для этого? Этот человек, доктор Стиг пытается вторгнуться в мою душу, вскрыть затянувшиеся раны, узнать мотивы моих поступков, ему интересно это, для чего – не знаю, но интересно. Быть может, это сам Сатана испытывает меня, быть может, его ледяной взор – всего лишь завеса, ширма, маска для кипящей лавы сознания? Недаром говорил он о пустыне и власянице! «Нет, что вы, доктор Стиг – Бог, как можно думать обратное», – сказала бы мне Фрида, если бы умела говорить, – «он может ходить по воде!». «Вот как, занятно, и вы сами видели это?». «Нет, что вы», – только и смутится она, – «как могу я докоснуться таких тайн? Люди рассказывали…». Ах, вот как, что ж, люди врать не будут, хе-хе…
Время идёт дальше, красноречие доктора стремится к нулю, и конструктивный пыл угасает – если перед ним стояла задача поговорить со мной по душам, то он её не добился. Нет, он не сделал хуже, но и лучше не стало также – все его речи не возбуждают моего интереса, и эти двадцать с лишком минут нашего разговора смело можно вычёркивать из нашей и без того короткой жизни. К чему всё это? Взаправду, оттого, что ему любопытны мои устремления? Либо он желал бы познакомиться ближе со мной, создать в «Вечной ночи» семейную атмосферу, место, где все друг другу доверяют? Ха-ха, что за чушь! Сам-то ты веришь тому, о чём думаешь! К чему выдумывать за него никогда не гулявшие в его голове мысли? На этом лице нет и следа переживаний, о, я знаю, о чём говорю – писательское чутьё обязывает – нет и не было, и с одинаковым взглядом он может как открывать историю болезни вновь прибывшего «овоща», так и закрывать её, когда какой-то счастливчик отмаялся на этой земле, и, уж холодный, ждёт последнего дела здесь – подписи господина Стига