Один испарился, второй… Нет, мне не след понимать всё так буквально – если я встречу здесь хоть одного живого человека, то поставлю в известность об этом Красный крест и Лигу Наций.
«Вечная ночь» – вселенная о трёх мирах; мир отживших, Мидгард, второй этаж, где коротаем мы, «овощи», свои дни и ждём предначертанного свыше исхода; божественный мир, этаж третий под самой крышей, куда едва ли возможно пробраться, покуда жив, и где приемная Создателя; и мир обычный – первый этаж, где сиделки стучат ночными горшками и звенят склянками, и повар горланит: «Обед! Обед!». Спуститься на первый этаж вполне возможно, это не возбраняется, возможно и оказаться снаружи, в широких добрых объятиях старого парка, однако мало кто настолько крепок что ногами, что душою – оттого огромный парк почти всегда пустует. Настежь для нас и небеса – широкая лестница, обложенная мрамором, ведущая прямиком в Асгард, великий радужный мост, гулкий и крепкий, но вознестись туда… также достояние избранных. «Высок Господь, живущий в вышних…» А ведь где-то там сияет Вифлеемская Звезда, и святой Пётр гремит ключами, и где-то там нет запаха спирта и не стучат друг о друга те самые ночные горшки. И где-то там наверху совсем нет места нам.
«Вечная ночь» – мир, заселённый тенями, вселенная немолчного сочувствия! «Вечная ночь» смеётся над нами, как сам Сатана, она прикипела к нам, мы видим её везде, и не видим нигде. Порой всё, что есть вокруг, представляется родным домом, спокойным и умиротворённым, каков он и должен быть, порой я сам убеждаю себя в этом, и я верую в бескрайнюю силу своей фантазии. Верую до боли в душе, которая на деле является мне болью телесной. Едва же я перестаю верить, вновь нечто зудит в этой душе, глубоко-глубоко в душе. Старые засохшие деревья! Овощи! Где вы, ау?!
Да, мы здесь, мы никуда и не уходили!
И пылающий обманчивый взор вновь задерживается на картине – вот, мне лучше, и я не буду кричать так, как господин Мунк, по крайней мере, до следующего приступа, и ухо отрезать себе не буду также. А значит, господам и госпожам «растениям» можно чуточку перевести дух.
В мою дверь стучат; стук тягостно-настойчивый – тот, кто топчется за дверью, имеет важную причину стоять и стучать. Фрида уже была здесь, выходит, за дверью не она, стала бы она совать свой нос ко мне ещё раз с утра – чёрта с два. И я не отвечаю, у меня нет совершенно никакого настроения.
Недавно одно из местных «растений», госпожа Фальк, выжившая из всякого ума вдова какого-то бывшего чиновника, «сгоревшего на работе», стучалась ко мне, царапалась, как кошка, просилась внутрь – не знаю, что за нужда и что за тревога! Слышал, она ходит так к доброй половине заключённых здесь, разнося бесконечные байки о своём давно покойном муже. Дескать, он в одиночку выиграл какую-то войну, а его мнения слушался сам король, ну, и всё в таком роде. Байки слушать у меня желания не возникло, хотя, скрывать нечего, в определённые моменты жизни здесь такая жуткая