и напрямую поинтересоваться его проблемой. Некоторые иногда поворачивали к нему голову, словно для проверки, как тот себя ведёт, но были удивлены абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Когда урок подошёл к концу, все стали расходиться, не упуская шанса взглянуть в сторону мольберта лучшего ученика в классе.
Четыре человека стояли позади Эдмона и любовались натюрмортом, выполненным в графическом стиле настолько идеально, что подобное смог бы создать лишь профессионал с большим опытом в живописи. Подошёл Милле.
– Неплохо, – жестко произнёс он, – но хуже, чем вчера.
Ученики переглянулись. Если это было оценено маэстро, как «неплохо», то что же нужно сделать, чтобы сделать работу хотя бы на уровень выше? Многие растерялись. Потому что даже сейчас для большинства из них достичь уровня Эдмона было несбыточной мечтою.
Желая разогнать любопытную толпу, Милле сказал:
– Так, все могут идти на получасовой отдых и на обед. Всех жду здесь через час.
Несмотря на огромное желание узнать, что вызвало недовольство уважаемого всеми учителя, соученикам Эдмона пришлось покинуть аудиторию и выйти во двор.
– Итак, – продолжил Милле и стал прохаживаться взад и вперёд, заложив руки за спину; Эдмон встал в знак уважения, – в качестве сегодняшнего наказания вы ещё на четыре часа останетесь в этой аудитории после того, как все уйдут. О задании я расскажу после. Вы свободны, молодой человек.
– Хорошо, – только и ответил Эдмон. Наверное, этот ответ прозвучал бы в любом случае, независимо от слов Милле. А четыре часа в классе означало лишь то, что Эдмон вернётся в свою комнату не раньше восьми вечера, когда на улице будет достаточно темно. Ведь на дворе был конец августа и дни уже были коротки.
Несмотря не внешнюю строгость, Милле на самом деле просто уже не знал, что делать. У него не было возможности держать молодого человека постоянно около себя, но и следить за ним стало необходимостью. Применив подобные меры, он, по крайней мере, будет видеть сына Антонио перед собою лишние четыре часа, а это значило, что произойдёт меньше глупостей, Эдмон больше устанет, и ему придётся просто прийти, поужинать и лечь спать.
Луи всё чётче видел разницу между Антонио и его сыном: отец Эдмона мог сказать всё в лицо, он был в юности резок и прямолинеен, вспыльчив и непослушен; он всё делал так, как хотел, а не как хотели другие, – он никому никогда не подчинялся. Хотя, с одной стороны, это было правильно. В этом плане Эдмон был полнейшей противоположностью своему отцу, во всяком случае сейчас: спокойный и покорный, он никогда не перечил. Милле даже было как-то не по себе по той простой причине, что как бы он ни разговаривал с юношей, как бы ни был зол и расстроен, тот всегда всё беспрекословно выполнял. Он даже ужасался от одной мысли, что если бы ему взбрело в голову приказать юноше броситься со скалы – тот в данный момент и это бы сделал, даже не спросив, для чего его посылают на верную смерть. Его безразличная уравновешенность просто поражала. И если Антонио, потеряв любимого