змей человек слеп. Потом наступал паралич. И лишь спустя несколько часов виновный задыхался.
И хотя королева понимала, что ее дочь может в данном случае надеяться на быструю смерть под лезвием ножа, ее воображение почему-то рисовало вторую казнь. Она ярко представляла себе во всех красках, как Миру бросают в яму, накрывая решеткой, сплетенной из толстых прутьев и колючей бараты. Яму накрывали, чтобы преступник не смог выбраться, ведь в критической ситуации и под угрозой смерти, человек способен на многое, в том числе и на, казалось бы, физически невозможные вещи. Преступник мог, к примеру, невероятно высоко прыгнуть, или, ломая ногти и пальцы, вгрызаясь в стены ртом, карабкаться вверх, спасаясь от смерти. Но колючая решетка не позволяла ему выбраться. Рано или поздно, даже те, кто умудрялся забраться по стене, теряли силы и падали вниз, уже больше не поднимаясь. И вот, Ажа видела, как ее дочь мечется из стороны в сторону, пытаясь скрыться от змей. Но те – повсюду. Они прыгают на девочку, раз за разом нанося свои ядовитые укусы.
Под утро королева немного успокоилась. Она придумала решение, пусть временное, но все же решение. Смертный приговор в Майахрамо имел право вынести только вождь. Даже Совет не имел на это права. Только Ага всегда решал, кто и как должен умереть, а кто – понести наказание в тюрьме. Решению Аги всегда предшествовал суд, на котором перед Советом и вождем представали виновный, свидетели и родственники пострадавшей стороны. В этом, решила Ажа, и заключается ее спасение. Не спасение дочери, конечно, но ее личное спасение. Она могла воспользоваться этим, чтобы оттянуть решение о казни Миры. Ведь она – не вождь. Она всего лишь его королева. Днем, на суде, она скажет Совету об этом. Она скажет, что им стоит подождать возвращения мужчин и возвращения Аги. Когда тот вернется, пусть он решает судьбу девочки, пусть вождь решает, предавать свою дочь казни или нет.
Королева понимала, что Совет все поймет. О да, женщины все поймут. Все они – матери. Все они прекрасно почувствуют ее страх и ее горе. Они почуют их. И даже более того – они, почти наверняка, будут ее обвинять в таком решении. Кто-то, если не все пятнадцать, обвинит ее в слабости, в предвзятом отношении к убийце. И хоть вряд ли кто-либо решится высказать такое обвинение вслух, Ажа готовилась к тому, что прочтет этот ужасный и законный упрек в глазах женщин. Кто на их месте поступил бы иначе? Разве хоть одна мать на свете могла поступить иначе и не ухватиться за эту соломинку? Конечно же, нет! Но они, члены Совета, не будут думать об этом, когда червь сомнения и презрения жадно и неумолимо поглотит первичную жалость, и поселится в их душах. Да, королева была готова к этому. Пусть обвиняют ее, пусть смотрят на нее с вызовом. Ее авторитет наверняка пострадает от ее решения, но она все равно сделает это – не позволит им прикоснуться к Мире до прихода Аги. По деревне наверняка поползут слухи. К этому тоже следовало приготовиться.
Но было