у меня небольшие, за шиком, сам видишь обстановку, не гонюсь. Дача, машина есть, лето всё время на даче безвылазно, на огороде. Ещё дочке помогаю, на инвалидности она, пенсия у неё маленькая. И – внучке, в институте учится.
– Понятно. Ведро какое есть под воду, в раствор подливать?
– В ванной ведро, сейчас я, – закряхтел Владимир Кузьмич, вставая.
– Сиди, дед. Я сам, – сказал Сергей.
Он сходил в ванную, принёс ведро воды и налил в таз. Разрезал бумажный мешок с сухой строительной смесью (купленный заранее хозяином), засыпал в воду. Белая пыль от смеси поднималась дымом.
– Дядя Вова, балкон открою?
– Открывай.
В распахнутую балконную дверь ворвалось морозное облако пара с запахом уличной гари. В комнате сразу стало холодно. Закрыв дверь, Сергей надевал новенькие резиновые жёлтые перчатки – и, видно, руку в одну сунул чуть энергичнее, чем следовало бы, и перчатка порвалась. Он ругнулся. Его всегда удивляла поразительная китайская «точность», всё у них рассчитано: чуть переборщил – и вещь выбрасывай, покупай новую… расчёт верен. Хотя китайцев понять в чём-то можно: населения за миллиард, а работы на всех не хватает, большинство живёт в нищите. И сказочно богатая соседка, Россия, с удивительно бедным своим народом, численность которого убавляется с каждым годом, так соблазнительно волнует и притягивает к себе пристальные азиатские взгляды…
Сергей дрелью с насадкой миксера замешал раствор и, давая раствору настояться, повернулся к окну. Напротив бетонные пятиэтажки гляделись уныло. Темнел на крышах перемешанный с копотью снег. Скрывая небо, над городом тянулся удушливый серый смог. Тоскливо стыли на дворе голые деревья, кусты. Нахохлившись, от сажи чёрныё, воробьи коченели на ветках. В морозы пернатым выживать тяжело, так же как бродячим собакам, кошкам. Но насколько тяжелее выживать бездомным людям, бомжам, которые живут на улицах!
Опять вспомнилась Сергею старуха, и вспомнился сон ночной о ней: окоченевшая, голая, ползла старуха по снегу к своей мёртвой семье, старику и дочери. Подбежал фашистский полицай и размозжил ей прикладом голову. И сейчас Сергею представилось: он ползёт по мёрзлой земле к своим, к коченеющим трупам родных… Он стукнул кулаком по подоконнику. Сжимая и разжимая на ладони пальцы, присел на деревянную табуретку, что стояла здесь же, рядом с окном. Взглянув на старика, произнёс:
– Сегодня мороз, смог, глядеть в окошко – тоска. Кстати, о войне, извини, конечно. Ты кино, дядя Вова, про войну смотришь?
– Бывает. Как когда.
– Соседка ко мне вчера заходила, старуха, по делу. Как раз кино про войну смотрел. Вижу, от экрана воротится. Я ей, ты чего, бабушка, воротишься, не любишь про войну. Не в жизнь, отвечает, не смотрю. Насмотрелась вживую. Прошу её рассказать. Замялась поначалу вроде, но потом всё же согласилась, рассказала. Маленькой девчонкой жила она в немецкой оккупации. На её глазах семью односельчан, прятавшую партизана, фашисты подвесили зимою голыми и издевались – то подымут, то опустят, то подымут,