лопнувшего тельца изливалась отвратная, цвета гноя, липкая мразь.
Это зрелище подействовало на меня как засунутые в рот два пальца. Сработал рвотный рефлекс, спазм подкатил к горлу. Но всё же меня не стошнило.
И вдруг я вспомнил, как сидел на корточках в этом сортире, и перед моими глазами, находившимися близко от пола, копошились эти омерзительные твари, а на улице топтались дёртики, переговариваясь, переругиваясь между собой, готовые спустя минуту гнать меня и других «кукол» с оправки назад в вонючие бараки.
Я вспомнил!
Я это понял и ощутил, хотя за несколько коротких секунд не успел перебрать в памяти все эпизоды, все когда-то зафиксированные памятью ощущения, все тонкости, оттенки и нюансы, обилие которых позволило бы стопроцентно утверждать, что всё, что я теперь о себе знал, пришло от самой жизни, а не было почерпнуто из бесконечных рассказов Шефа и Лаврентьева. Я просто твёрдо знал, что это – моё. Я неожиданно избавился от амнезии, которую обеспечил мне хитрющий профессор Владимир Петрович Петунин сотоварищи.
Раздавленная пиявка продолжала извиваться, а я никак не мог отступить от дыры, и тут меня повторно охватил жуткий озноб, и тело покрылось гусиной кожей.
Куда делся тот, кто раздавил сортирного головастика?
Я стоял над дырой недвижимо, боясь поднять голову, да и не было в этом никакой необходимости: я находился в туалете совершенно один.
Затаив дыхание, я поднял голову и огляделся.
Пусто. И тишина. Тишина, ещё более сгустившаяся, напряжённая, тревожная. Она показалась мне странной: внутрь латрины теперь не проникало ни звука извне!
Будто повинуясь чьей-то воле, я снова опустил глаза.
По-прежнему шевелилась в дерьме пиявка, и словно в такт её омерзительным конвульсиям заворочалась в моей непутёвой голове причинившая мне настоящие физические мучения мыслишка: «Где Разгребатель? Куда он делся?». Ведь мы с Марко совершенно чётко видели, как он вошёл в сортирный барак и не выходил оттуда.
Внезапно я почувствовал, как во взгляде затаившейся в углу тишины промелькнуло нечто вроде усмешки. Казалось, она издевалась надо мной, вопрошая:
– Ну, где же твой Разгребатель?
Ответить на этот вопрос мне не довелось.
Будто стальные обручи сдавили тело сверху донизу. Стало трудно дышать, а в животе словно заворочался рассерженный дикобраз, и меня замутило и скрутило так, что я мгновенно покрылся липким потом и, наверное, позеленел. В следующие несколько секунд мне сделалось настолько плохо, что я воззвал к Господу, прося у него скорой смерти. Я, чего со мной никогда не случалось прежде, малодушно возроптал…
Громко чавкнула жижа в выгребной яме; на мгновение я почувствовал себя стоящим на краю гигантской пропасти, но воспринимал бездну не глазами, а вестибулярным аппаратом, и голова моя закружилась, как от высоты. Я испытывал мучительное раздвоение: мне хотелось отступить от края пропасти и в то же время неудержимо влекло в её неразгаданную, таинственную