прикрывала мясистая пульсирующая перепонка – своего рода живая сурдинка. Раструб всё время поворачивался то в одну то в другую сторону, и когда перепонка принимала вертикальное положение, становились видны имевшиеся в ней два круглых отверстия, несинхронно, в противофазе, раскрывающихся и закрывающихся как пасть обсыхающей на песке рыбы.
Однако все эти морфологические особенности меркли в сравнении с «устройством» черепа уродцев. Голова подпиралась мускулистой, но тонкой шеей и походила на вертикально поставленное туловище латринного головастика. Череп обтягивала серая кожа пористой структуры, и под его выпуклостями угадывалось такое же противное, как у раздавленной пиявки, содержимое. Голова разделялась на две части вертикальной бороздой, которая спереди доходила до переносицы, а сзади – до какого-то «канта» или «ватерлинии». являвшейся продолжением губ широченного, как у Буратино, рта.
Уши бестии выдавались с боков безволосых «ягодиц» черепа, но были ли они ушами?
Нос выглядел почти по-человечески, а переносицу обрамляли черные треугольные, вдавленные внутрь пятна, в центре которых притаились маленькие тухлые глазка. Они смотрели каждый в свою сторону, лишь ненадолго собираясь вместе, что временами придавало взгляду бестии некое подобие осмысленности.
Итак, я мысленно составил словесный портрет уродца. Оставалось лишь придумать ему название в духе Альфреда Брема, но на ум ничего оригинального не приходило.
И тут мне помог сам иновселенец.
Вожак впервые открыл рот, и от того, что я увидел, мои глаза тоже разъехались в разные стороны. Мне захотелось выть.
Голову бестии будто бы разрезали по горизонтали надвое. Верхняя ее половина высоко поднялась над нижней, и стало видно, что верхушка держится лишь на тонком стебле, растущем из центра нижней «чаши», как цветок из полусферической плошки. То есть уродец обладал круговой, «экваториальной», на полные триста шестьдемят градусов, пастью, соответствующим круговым, разбитым на сектора, языком и несметным количеством жёлтых, растущих по всему периметру нижней и верхней челюсти страшных зубов! То, что я принял за кант или «декоративную» разделительную линию, было на самом деле проолжением губ. Хоть святых выноси! Куда там Буратино с его всего лишь ртом до ушей!
А тут приспело и ключевое слово никак не дававшейся мне биологической классификации существа: кругорот!
И я мгновенно прозрел и решил, что отныне стану называть уродцев кругоротами головозадыми безобразными.
Губы раскрывшего пасть кругорота заколыхались словно мантия медузы, заворочался пятилепестковый, похожий на морскую звезду, пупырчатый мясистый язык, и раздался будто исходящий из радиоприемника механический голос:
– Вокчурк приказывает, Вокчурк приказывает: всем молчать!
Кажется, Вокчурком был здесь главный, почему-то говоривший о себе в третьем лице.
Я скосил глаза на Разгребателя, и мне не удалось