в самой темноте.
– А где Грэг? – спросил ее Сопеля.
– Ушел, – ответила Надя слегка надтреснутым от долгого молчания голосом. И добавила, поскольку Сопеля смотрел на нее с выражением бесконечного удивления на лице, такого сильного, что даже темнота не могла его скрыть: – Сказал, что с него хватит. Что надо спасать вас обоих. И что нужны компетентные люди.
– Ай-я-яй, – сказал Сопеля, подумав. Затем подумал еще и добавил, вскочив из кресла: – Ай-я-я-я-яй.
29
Придя, как часто бывало, под утро, Панюрин смог-таки постелить, раздеться, пластом рухнуть на диван… И спал.
Все было тихо и спокойно. Солнце наполняло комнату теплым золотистым светом, в котором медленно и бесшумно плавали несколько мух. Сквозь открытую форточку слышались привычные звуки пробуждавшегося города.
И вдруг что-то незримо изменилось в пространстве. Панюрин застонал и заметался во сне. Где-то там, среди тонких видений, происходило важное и ответственное. Напряжение было огромным. Его схватили.
Собрав силы, он задергался, уже чувствуя, что лежит на диване у себя дома и двинуться еще не может, но вот-вот сможет, вот еще чуть-чуть… еще, еще… еще рывок!..
Панюрин хлопнул руками по простыне, взбрыкнул ногами и не смог сдержать нервный смешок.
– Ну елки-палки! – сказал он вслух, хотя в комнате никого больше не было. – Да что же это такое!..
Он не помнил ничего конкретного, но сон был крайне важным и насыщенным.
Из глубины комнаты на Панюрина смотрел круглыми глазами его кот. В находящуюся на третьем этаже пятиэтажки квартиру он ходил через форточку так же легко, как ходил бы в дверь, поэтому форточку всегда приходилось держать открытой. Кот прыгал туда с дерева, находящегося перед окном.
Он появлялся в квартире когда считал нужным и пожирал все, что мог найти. Наверно, он считал Панюрина старшим (а может, просто большим по размеру) соседом по общежитию, который тоже заходит сюда поесть и отоспаться после уличных подвигов. Панюрин взял его еще котенком, тот быстро вырос и стал самостоятельным.
Сейчас он бесшумно пробежал через комнату и вскочил чуть не на подушку.
– Располагайся, – пробормотал Панюрин, толкнув его рукой с дивана, – вон там.
Внутри у кота при этих словах словно заработал мотоцикл. Это было необъяснимое явление: его можно было гладить, чесать за ухом, добиваясь урчания – все оказывалось бесполезным. Кот сносил ласки, величественно щурясь и не издавая ни звука.
Но иногда, получив пинка, вдруг впадал в блаженное состояние и рокотал всем нутром, как вот сейчас. Чинно, хвост дудкой, он направился в угол, где стояла его корзина.
Панюрин потер ладонью голову. Хотелось спать, несмотря на все это безобразие. Отыскав щекой холодный кусок подушки, он подумал для порядка, не встать ли, а то опять приснится что-нибудь такое… чего доброго. То есть неизвестно что.
И заснул снова.
…Ничто