вывесками публичных домов{6}, а само солнце на небе красивой, горячей девкой в огненно-красном шелке, – а то я не вижу причины, зачем бы тебе спрашивать о времени дня.
Фальстаф. Печальную ты правду сказал, Галь. Мы, обиратели кошельков, живем по луне и семизвездию, а не по Фебу, этому «прекрасному странствующему рыцарю»{7}. И я прошу тебя, голубчик, когда будешь королем, – да сохранит Господь твою милость, – я хотел сказать твое величество, потому что милости тебе не будет.
Принц Генрих. Как, совсем не будет?
Фальстаф. Верно говорю, не будет – даже на молитву перед завтраком из яиц и масла{8}.
Принц Генрих. Ну, так что-ж ты хотел сказать? Валяй без околичностей.
Фальстаф. Так вот, голубчик, когда ты будешь королем, пусть нас, рыцарей ночи, не зовут дневными грабителями; пусть мы считаемся лесничими Дианы, кавалерами ночного мрака, любимцами луны; пусть говорят, что мы люди правые, потому, что нами, как и морем, правит наша благородная и целомудренная повелительница – луна, под покровительством которой мы грабим.
Принц Генрих. Хорошо сказано, и совершенно верно, потому что у нас, служителей луны, счастье имеет свой прилив и отлив, как море. Нами, как и морем, управляет луна. И вот пример: в понедельник ночью золото приливает после отважного грабежа, а во вторник утром отливает после беспутного кутежа. Добыто оно грозным окликом «отдавай»; пропито с криками «подавай». То счастье убывает ниже первой ступени лестницы, a то, гляди, и приливает до верхнего края виселицы.
Фальстаф. Верно, братец, ей Богу. А неправда ли, моя трактирщица объядение?
Принц Генрих. Сладка, как мед, старый хвастун. А не правда ли, буйволовая куртка очень прочная штука{9}?
Фальстаф. Ну тебя, сумасшедший. Что это за остроты и шутки? какое мне, черт возьми, дело до буйволовой куртки?
Принц Генрих. А на кой дьявол мне трактирщица?
Фальстаф. Ты ведь ее не раз звал, чтобы сводить счеты.
Принц Генрих. Разве я когда-нибудь требовал, чтобы ты уплатил свою часть?
Фальстаф. Нет, отдаю тебе справедливость, ты всегда там за все платил.
Принц Генрих. И там, и везде, пока у меня были деньги; а когда не хватало, я пускал в ход мой кредит.
Фальстаф. Да, и так им пользовался, что из этого следовало, что ты наследник{10}. Но прошу тебя, голубчик, скажи мне, неужели в Англии будут еще виселицы, когда ты станешь королем, неужели ржавые цепи дедушки Закона{11} будут, как и теперь, сковывать храбрецов? Пожалуйста, когда будешь королем, не вешай ни одного вора.
Принц Генрих. Нет, это будешь делать ты.
Фальстаф. Я? Чудесно. Клянусь Богом, я буду славным судьей.
Принц Генрих. Вот ты уже и неверно рассудил: я хотел сказать, что тебе будет предоставлено вешать воров, и что ты сделаешься таким образом отличным палачом.
Фальстаф. Хорошо, брат, хорошо; это мне так же по душе, как служба при дворе, уверяю тебя.
Принц Генрих. Тебя прельщает плата?
Фальстаф. Да, меня прельщает платье – a y палача запас его не малый