пояснил пацан. – Тхаран – это у нас в Олларе такое сообщество магов. А слово “тхаран” значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны.
Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. “Равновесие! – выкрикивал синий. – Весы богов!” Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного – и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни.
– Нет! – неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. – Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а смрадные идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно!
– Нет! – послышался второй голос, затем – третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.
– Я… Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и… – он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.
По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.
– Да как же ты, Хьяру-лимсе, – обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. – Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу имну-тлао! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Единый не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до дна пропасти!
Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.
– Ну хоть один умный нашелся, – желчно процедил второй из магов. – Ладно, начинаем.
Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины – Митька явственно видел это – напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть – притихшую толпу.
Бормотание магов с каждой минутой делалось