только тайно. Наставник потому и знает, что сам бывший жрец. Сбежал из храма Господина Бурь, когда ему всего две дюжины с небольшим было. Или изгнали его – глухо он про ту пору говорил…
Может, какая-то правда здесь есть? Я рассказала это предание Алану, очень он заинтересовался. «Перепутано многое, выдумано, забыто – а всё же просвечивает Истина даже сквозь такую корку. На самом деле было так…» И пошёл рассказывать, руками махать.
И складно он говорил, убедительно и ярко. Только молчало моё сердце, не отзывалось. Чуяла я – за мудрыми словами пустота. Как в небе – сколько ни лети ввысь, а будет всё тот же пустой зыбкий воздух.
– Тётушка, тебя кличут! – вырвал меня из путанных моих мыслей Гармай.
Ну вот, так всегда. Подумать не дадут старушке.
Брюзжа, я вышла на крыльцо.
…Юноша был высок, хорошо сложен, а одет хоть и бедно, но опрятно. Сразу видать, издалека. Глаза у него усталые и какие-то словно пеплом присыпанные.
– Ну, ты меня звал? – неприветливо буркнула я, глядя поверх его черноволосой головы. С посетителями именно так и надо, неласково. У кого и впрямь нужда, перетерпит подобное обращение, а кто не по делу пришёл, тот сразу поймёт, что здесь ему не мёдом намазано, бесплатного развлечения не жди.
– Я, госпожа Саумари… – голос у него оказался столь же тусклым, что и взгляд. – С бедой я к тебе. Люди посоветовали.
– Оно понятно, что с бедой, – оскалила я чёрные зубы. – К ведьме, парень, с радостями не ходят. Ну, чего столбом встал? Пошли в дом.
Провела я его туда, где обычно людей принимала – в комнату с крысиными черепами да с пнём из меннарских лесов. Запалила стенные факелы, уселась на седалище своё, свистнула коротко – и выбежал из своего уголка Гхири, залез мне на плечо и зубки оскалил. Мол, остерегайся меня, незнакомец, я тут хозяин. Всё тут моё…
– Ну, садись, – велела я. – Рассказывай, зачем ты из дальнего Ноллагара своего ко мне пожаловал. Чай, путь-то не ближний, половинку луны небось тащился?
Вытаращился он на меня. Убедился, что и впрямь ведьма. Всё знает. А хитрости и нету никакой – плащ у него ноллагарский, из грубой шерсти сработанный, да и закидывает он его край на плечо, как только у них, в Ноллагаре, и принято.
– Беда у меня, госпожа, – повторил он глухо, сидя на корточках и глядя на меня своими бесцветными глазами. – Невесту мою украли. За три дня до свадьбы.
– Бывает, – я сухо кивнула. – Значит, кто украл, тот сильнее любит.
Ох, и вскинулся же он! Едва, гляжу, от брани удержался.
– Худгару это, самый зловредный разбойник в наших краях. У него большая шайка, на всех страх наводят. Алинсури в поле работала, когда они налетели… на мохнатых конях своих, да в броне. Не одна она была, с матерью и сестрёнками младшими. Их-то не тронули, а её – поперёк седла, и в лес. Там у него, всем известно, логово, у душегуба.
– А ты где был, жених?
– Да мы с отцом в кузне… Прибегают к нам, ревут… Увезли,