мугалима. Я понял.
Но этого учительнице было мало. Она сказала:
– Скажи: «Моя бабушка – темная и неграмотная. Я не буду слушать ее, и не буду повторять того, что она говорит».
Иман потупился. Он боялся учительницы, которая так грозно нависала сейчас над ним. Но он никак не хотел подтвердить ее несправедливых слов о бабушке. Жамал-мугалима подождала, а потом вновь повторила свое требование:
– Повторяй: «Моя бабушка – темная и неграмотная».
И, не добившись ничего, ухватила Имана за пиджак, больно прищемив кожу плеча под тонкой тканью.
– Ты слышишь меня?!
Иману показалось, что рядом зашипела змея. Он не поднял головы и не раскрыл рта.
– Ну, хорошо же! – бросила учительница, и, оставив Имана, вернулась за свой стол.
Она долго приводила в порядок то, что лежало на столе. Класс словно вымер. Лицо Жамал-мугалимы покрылось красными пятнами; она бросала время от времени грозные взгляды на Имана. Он продолжал стоять, опустив голову.
Наконец, учительница несколько успокоилась, и, оглядев класс, заговорила:
– Вот видите, дети, что происходит, когда вы слушаете плохих людей, толкающих вас назад, в темное, дремучее прошлое. Возьмем Имана – он неплохой ученик, дисциплинированный, и учится хорошо. Я считала его одним из лучших учеников класса.
В этом месте она задержала на Имане взгляд. Он поднял к ней глаза, но, встретившись с ее взглядом, излучающим холодную ярость, вновь опустил их долу.
– Но сегодня, сейчас, я поняла, что очень ошибалась. Теперь я вижу, что он подпал под вредное влияние невежественного человека, мракобеса. А ведь он ничего не понимает, он повторяет, как попугай, чужие, неразумные слова. Я очень за него беспокоюсь, если он не одумается, будущее его под бо-о-ольшим вопросом. Думаю, каждый из вас подумает над моими словами, и сделает выводы для себя.
Прозвенел звонок, но никто не сдвинулся с места. Учительница молча собрала свои принадлежности и покинула класс при гробовом молчании. Дверь закрылась за ней, и только после этого Иман опустился на свое место.
Вся семья ужинала, когда в дверь постучали. Мама пошла открывать, а все прислушались – она поздоровалась, и ей в ответ прозвучало приветствие, таким знакомым Иману голосом, что он почувствовал, как замерло сердце, и как пробежал следом холодок по спине. Конечно же, это была Жамал-мугалима. Иман поднялся с места и ушел в детскую, когда она прошла в комнату, служившую одновременно и кухней, и столовой.
Ее усадили за стол, и мама тут же налила ей чаю. Жамал-мугалима села, придвинула пиалу с чаем, положила ложку сахара, и только после этого подняла глаза на присутствующих, которые в некотором тревожном ожидании следили за ее движениями. Иман стоял в своей комнате, держа сидящих за столом в поле зрения.
– Я решила поговорить с вами, Совет Ибрагимович, – начала, наконец, Жамал-мугалима, – Простите меня, если я лезу в вашу семью, но я не могу молчать в то время, когда мой ученик