не можешь быть помехой, папа!
– Уже был! Твоей матери, например…
– Прости ее, папа. Может еще пожалеет, что так поступила с тобой, что променяла тебя на дядю Семена. Я лично не выйду за такого, как он.
– Да? А за какого ты выйдешь?
– За такого как ты, папа!
– Ах ты, дочурочка – чурочка моя! – вспомнив, как обзывал ее в детские годы, растроганно пробормотал Владимир, – Спасибо! Оставайся всегда такой и никогда не принимай философию обывателей.
– И ты держись, папа! – чуть не плача попросила Алена, – Помни, что у тебя есть я, и что ты мне нужен.
Тугой ком подкатил к горлу Владимира, и глаза предательски замокрели. Он резко отстранился от дочери и выбежал на улицу. Он шел, не разбирая дороги, и бормотал:
– Я не отчаиваюсь, дочка… я не отчаиваюсь. Я еще повоюю!
10
Сколько б ни прошло лет, не забудется особая атмосфера первого звонка. Наверное, нет человека, будь то ученик, родитель или учитель, кто не испытал бы в этот день особого волнения, кто, вдохнув аромат сотен цветов, не оказался бы в плену радостного возбуждения.
Наступил этот день, и Заманжол с женой и дочерью приехал в школу. Только он один, пожалуй, не улыбался и не смеялся беспричинно в этом, полном разряженным народом дворе. Все последние дни с его лица не сходила задумчивость, которую Балжан истолковывала по-своему – она знала, какие непростые отношения сложились у мужа с директрисой, и подозревала что в новом учебном году они вряд ли изменятся в лучшую сторону. Но она не знала, что Заманжол не доработает в этой школе даже до Нового года, тем более не могла предположить, что ко времени последнего звонка они будут жить врозь. Это все будет потом, а сейчас, ничего не подозревающие супруги, держа свою дочь за руки, вступили в школьный двор, гудящий сотнями голосов.
Оставив Амину на попечение жены, Заманжол пошел разыскивать свой класс, для которого предстоящий год был выпускным. Собрав своих учеников, он выстроил их в общий ряд, так как объявили построение. Ребята толкались и шумели, как первоклашки. Они без конца шутили со своим классным руководителем, не замечая его настроения.
Праздничное построение напомнило Заманжолу торжественную линейку при открытии того лагерного сезона, когда он впервые увидел Алтынай. Да, нет теперь пионерских галстуков, алой кровью разливавшихся на белых блузках, так шедших некоторым ученицам…
Заманжолом овладело ощущение, что Алтынай здесь, что она где-то рядом и обязательно подойдет, тронет за руку и улыбнется своей незабываемой улыбкой. Он с трепетом оборачивался всякий раз, когда его кто-нибудь задевал ненароком; и сердце ныло разочарованно, оттого, что это не она, не его юная Алтынай.
Заманжол заметил юношу и девушку, стоявших рядышком. «Это новенькие, – отметил мысленно он, – Наверное, брат и сестра». Он так подумал, потому что новенькие старательно держались вместе, и Заманжол находил в них неуловимое сходство. После линейки он познакомился с ними, они сели за одну парту.