были грянуть аплодисменты, либо все закончится мордобоем.
Флорин был прав. В последнее время любые новости начинались с бесчинств, совершенных румынами. Кое-что в самом деле было их рук или членов липкое дело, где-то они умело вошли в отношения с местным криминалом, но большая часть навешанного на иностранца была местного происхождения. Первое, что приходило аборигену в голову, как только он отмывал руки от крови, – перебросить вину на чужака. Это была общественная игра. Все знали, что, скорее всего, окажется виноват местный, но в течение короткого времени наслаждались муссированием и передачей домыслов. Толк шоу, ток-ток без толка, шшш, раздували угли, массмедиа вопили на всех углах о новом совершенном иммигрантом преступлении, обсасывали его с разных сторон и молчали в тряпочку о каждодневных убийствах и насилиях местного пошива. Недовольные зарплатой граждане отвлекались от собственных проблем, находя, наконец, к тому же их причину.
Закончив свою импровизированную речь, Флорин хмуро засобирался было прочь, но тут вспомнил, что не доел посыпанный сахаром веерок, всегда напоминавший мне школьные переменки, и упрямо сел на место.
Люд, оправившись, загудел. Молодой человек восхищенно смотрел в нашу сторону, но Флорин, избегая взглядов, уставился в чашечку с почти допитым, сожженным и уже холодным кофе. Когда же он поднял голову, то увидел, что я отпрыгнула на несколько шагов, а на нашем столе разместилась чайка-гигант, которая, пожрав остатки моей плюшки, пытается притырить и его веерок. Желтоклювые, с белой грудкой, они деловито переваливались по людным мостовым и, почти не боясь людей, подтибривали у них кусочки в открытых кафе.
Народ разразился смехом, мир восторжествовал. Появился новый, комичный враг, и утолившие голод люди мудро решили не возвращаться к предыдущему разговору. Все-таки у них было потрясающее чувство юмора и меры. К тому же многие из них изучали в школе азы риторики и не могли не отдать должное ораторскому таланту румына.
А может, какие-то смутные воспоминания настроили их на снисходительный лад. Ведь совсем недавно жители этой страны сами считались беженцами нищеты, и почти в каждой семье можно было найти если не отца, то хотя бы дядю или двоюродного брата, уехавшего в дальние края и вовсе не всегда для того, чтобы делать прививки детям отсталых народов.
В те недалекие в общем-то времена их самих называли отсталыми и шумными, уличали в нелюбви к чистоте и в примитивности религиозных ритуалов. В Америке именовали dago и wap, воришками – в Бразилии, неграми – во встающей на цыпочки своей белокожести Австралии. В пятидесятые годы вход в кафе и бары Германии и Бельгии им был запрещен наравне с собаками. Им не хотели сдавать квартиры и платили намного меньше, чем гражданам. Они прятали от враждебного мира своих нелегально ввезенных детей, и вот теперь, когда, наконец, могли гордо поднять голову, пусть не в упоении, как когда-то, глядя на своего черного кондотьера, но хотя бы над чем-то, что