всего лишь маленькой девочкой и ей трудно было до конца в это поверить.
Отец, казалось, с трудом оторвав от ее лица взгляд, направил его на собаку. Со стороны казалось, что достаточно простое рефлекторное и естественное движение глаз, потребовало от него тяжелых и исключительно физических усилий. С таким же невероятным усилием он оторвал себя от пола и, сдвинувшись с места, пошатываясь, тяжелыми шагами направился по направлению к собаке.
Коротай зарычал громче, он еле сдерживался, что бы не броситься на мужика. Обида, поселившаяся в его сердце, переродилась в нем в эти минуты во что-то другое. Это новое чувство было похоже на то, что он ощущал, когда, забыв все, бывало, достигал зайца в поле. Это была лютая, лишающая разума злоба, та, которая бросает искалеченную, с переломанными лапами борзую все-таки бежать, забыв про боль, и достигать уходящего зверя. Но сейчас это было намного страшнее, потому что объектом его злобы впервые стал человек. А это было вековечное «табу», впитанное им с молоком матери и переданное ею от далеких прадедов. Никогда до сих пор он и помыслить не мог, чтобы посягнуть на человека. Но сейчас, чувствуя себя загнанным в угол, истерзанный жестокой обидой на хозяина, бросившего его в пучину одиночества, и захваченный бешенной злобой, он уже был готов нарушить запрет.
Увидев, что отец неотвратимо приближается к Беленькому, Анюта кинулась наперерез и, загородив пса своим таким маленьким и уязвимым телом, вскрикнула:
– Нет! Не смей!!! – в голосе ее было столько ненависти, что отец остановился и озадачено посмотрел на дочь. Никогда раньше его робкая и послушная дочь не говорила с ним так.
А она была готова решимости драться, кусаться, царапаться. Чувство злобы, поднявшееся в ней, было незнакомо до сих пор, но оно даже нравилось ей. Страх ушел, осталась только ненависть, она клокотала в ней и придавала ей необыкновенную смелость и силу. Никогда прежде она не ощущала себя такой сильной. Отец, остановившись на полдороги, смотрел на нее с удивлением и в этот миг совсем не казался ей страшным. Его широко открытые глаза на пьяном. помятом лице, выдавали его попытку понять, что же происходит, и это придавали ему несколько глупый и даже жалкий вид.
Анюта, казалось, стала выше ростом. Она стояла расставив ноги, распрямив худенькие, острые плечи и сжав побелевшие кулаки. Ее глаза сверкали бешенством на белом, как мел, лице. Ей даже сейчас хотелось, чтобы отец ударил ее, тогда она вцепилась бы ногтями в это ненавистное, пьяное лицо. Она чувствовала себя, как огромный и раненый зверь, загнанный в угол, которому нечего терять.
Отец мотнул тяжелой головой, как будто пытаясь сбросить наваждение. Но голова его соображала плохо, что-то мелькнуло было на задворках его сознания, но поймать эту мысль, которая казалась почему-то важной, он не успел. Тут снова вернулась головная боль, к которой он так и не мог никогда привыкнуть. Казалось голова сейчас расколется, как перезревшая тыква. Забыв вдруг про дочь, он медленно развернулся